Старшина чувствовал, как копившееся все последние дни раздражение концентрируется в нем, готовится выплеснуться наружу гневными словами, необдуманным действием. В который раз он сдержал себя. Сапогом наступил на собственные чувства да еще в землю их вдавил, чтобы не возникали. Лишь зубами скрипнул в ответ на ее слова. Остро выперли желваки на скулах… Выперли и пропали.

— Ты вот что, — сказал Колосов девушке, — я тебе случай расскажу. Из жизни. Постарайся сделать выводы.

Галя, как сидела к нему вполоборота, так и осталась сидеть, не проявив интереса.

— Под Можайском мы трое суток не выходили из боя. Немцы лезли, мы стояли. Ни днем ни ночью покоя не было. К концу третьих суток стихать стало. Мы отдохнуть наладились, тут переход. Сняли нас с одного участка, перебросили на другой, так это называется. Шли день и ночь. Нам новую позицию определили, стали мы снова землю копать.

Колосов задумался. Не любил он подобных воспоминаний. Каждый раз переживать приходилось — вот ведь какая штука память. Видится одно и то же. Открытые в смертельном оскале рты, остекленевшие глаза, неестественные, искореженные болью распластанные мертвые тела.

Тогда так это и случилось. Комбат выслал в засаду взвод. Люди заняли позицию. Заснули. В том числе и часовые. Заснули, не проснулись, потому что всех их вырезали немцы.

— Утром атака началась, — говорил Колосов, — мы на засаду понадеялись, поднялись, пошли, вместо помощи получили еще один удар. Положило нашего брата… Еле-еле позицию удержали. Благо помощь подоспела. Одни бы мы там все полегли.

Рассказ старшины девушка поняла. Одно ей было непонятно, для чего он это рассказал. Не думает ли он, что и она может заснуть на посту. Сил у нее хватит. Она щипать себя станет больно-больно, да не заснет.

Колосов продолжал говорить. О том, что впереди самый трудный участок, остался последний рывок.

— Порядок установим такой, — объяснял Колосов. — Сейчас спишь ты. Через два часа я тебя разбужу. Неплюев, — кивнул он в сторону радиста, — не в счет…

Старшина глянул на девушку, она спала. Сидя, чуть склонив голову, как бы прислушиваясь к тем словам, которые он произносил. Еще раз остро выперли желваки на скулах. Выперли и пропали.

Колосов вспомнил сорок первый год, отступление, бесконечные переходы, когда то и дело дивизию перебрасывали, когда только то и делали, что шли. Шли в пешем строю, совершая многокилометровые марши, кухни куда-то пропадали, постоянно хотелось есть, но пуще всего спать. Было так, что и штыком поднимал бойцов, не жалея их мягких мест, грозил расстрелом, отвешивал ощутимые тумаки, слыша в ответ: «Хоть убей, старшина, не могу, дай поспать». Какой там спать: бои, переходы, снова и снова бои. Иногда казалось, что и самому не хватит сил. Но он шел, большинство бойцов выдерживало переходы. Стожильными оказались. Если, бывало, лопалась часть жил, другие держали. Потому не жаловались на свою судьбу, ропота не возникало. Нет, не возникало. За два года войны всякого насмотрелся Колосов, но крайне редко встречал измену, трусость, прочие отклонения от нормы.

Перед глазами старшины шевельнулась трава, он разгреб стебли, всмотрелся. Увидел крупного дождевого червя, который, вероятно, только что вылез из земли, а теперь извивался, то протягивая свое длинное тело меж травинок, то свиваясь в кольца, да так резво, словно попал в беду. Так оно и оказалось. Колосов заметил сороконожку. Эта тварь вклеилась в червя всеми своими ногами и грызла, грызла, пока не отгрызла хвост. Распрямилась, потащила добычу в гущу стеблей. Бесхвостый червь вытянулся, пополз, но тут на него накинулись маленькие рыжие муравьи, облепили густо, он затих. «Вот как бывает, — подумал Колосов, — не одно, так другое. Доконали-таки». Старшине открылось, что в жизни случаются обстоятельства одно другого хуже, эти обстоятельства так наваливаются на живое существо, что не сбежать от них, не укрыться. Колосов далек был от мысли сравнивать то, что произошло на его глазах, с обстановкой, в которой очутился, но что-то виделось за фактом, тревожило.

Спала Галя, спал Неплюев. Рядом, в кустах, не прекращался хруст. Черныш дробил кость от окорока. Старшина раздвинул лапы елочки-подростка, увидел черного пса. Тот лежал, склонив морду, раскрыв клыкастую пасть. Пес крошил кость. Приладится, сомкнет челюсть, конец кости разлетается на мелкие осколки, которые он тут же и проглатывал. Старшине снова что-то увиделось. Угадывалось какое-то значение. Ничего не придумав, Колосов обругал себя крепким словом. В том смысле, что негоже приглядываться да примериваться к каждому листику, угадывая в его трепете на ветру скрытый смысл. Так черт знает до чего дойти можно. Что он, собственно, всполошился? Место здесь, судя по всему, глухое. Здесь они как следует отдохнут, восстановят силы, потом сделают последний рывок к цели. Обстоятельства? Что ж, бывает, что и наваливаются. Только расправляться с ними надо так, как Черныш со своей костью. Обстоятельства надо подчинять. Если они тебе не подчиняются, значит, ты сделал что-то не так.

Спала Галя, спал Неплюев. Черныш управился со своей костью, уснул. Колосов почувствовал, как тяжелеют веки. Будто их сырой глиной смазали. Глаза закрывались мгновенно, открывались с большим трудом. Старшина встал, огляделся, пошел к березовой роще. Следом поднялся пес, но Колосов произнес всего одно слово: «Сидеть!», и Черныш послушался. «Вот он, твой помощник, — подумал старшина, осторожно вышагивая по поляне. — Единственный и надежный. На этого пса ты можешь положиться. Он — твой страж».

Трава и в этой стороне стояла нетронутой. Следовательно, до них здесь никого не было. Значит, можно было чуть расслабиться. Старшина действительно расслабился, почувствовал облегчение. Веки сделались легкими, какими они и должны быть, моргал он без напряжения. Разведчик оглядел край березовой рощи и тоже не обнаружил следов. Пошел в ту сторону, где клубились кроны рябин. Увидел густые заросли, за ними крутой спуск в овраг, на дне которого струился звонкий ручей. Вода в ручье оказалась чистой, родниково-холодной. Старшина с удовольствием напился. Наполнил водой флягу. Окунул в ручей голову. С силой растер лицо, шею. Вернулся на поляну.

Спала Галя, спал Неплюев. Глядя на лицо спящего радиста, Колосов подумал о том, что сон равняет и здоровых, и больных. Это кажущееся равенство происходит потому, подумал Колосов, что у спящих закрыты глаза. Сквозь глаза глядит на мир душа человека. Поскольку души у всех разные, рознятся и взгляды. Отсюда перемены во взглядах. Заболел Неплюев, изменился его взгляд. И ведь что обидно. Ранят, скажем, человека, можно хоть что-то предпринять. Кровь остановить, перевязать. От простуды, других болезней тоже лекарства есть. Тут не знаешь, с какой стороны подступиться. Спит, как нормальный, проснется — смотри за ним в оба глаза. Один Колосов мог бы и по минному полю пройти, не подорвался бы. С такой обузой не рискнешь. Не проберешься там, где можно было бы. «Нет, парень, с тобой мне не развернуться, — вздохнул старшина. — Видно, мало тебя гоняли в школе, плохо с тобой работали».

Война — работа. Сколько раз задумывался Колосов над сочетанием этих, казалось бы, несопоставимых слов. С учебных лагерей о них думал, то есть с того времени, когда был мир на земле. В учебных лагерях он проходил курс молодого бойца. Война, все, что выпадет с нею, предскажи ему кто-то его же судьбу, в то время показалась бы дикой фантазией.

Учебные лагеря на берегу Волги пользовались среди бойцов, новобранцев особенно дурной славой. В ходу была поговорка: кто, мол, в тех лагерях не бывал, тот и горя не видал. О тамошних сержантах, старшинах рассказывали были и небылицы. Об их бессердечии особенно.

Война — работа. Именно в учебных лагерях Колосов услышал впервые эти слова. Смысл слов понял значительно позже, когда началась война. Тогда, как и все, он не принимал муштры до одури, до гула в ногах, многокилометровых бросков по пескам и болотам, бега строем в противогазах, когда свой собственный пот разъедает глаза, заливает клапаны противогаза, от нехватки воздуха вылезают глаза из орбит, в висках будто молотом колотит. Не понимал целесообразности бесконечных ночных подъемов по тревоге, того обстоятельства, при котором обессиленных, доведенных до полнейшего безразличия людей заставляют окапываться, перелопачивать тонны земли, сооружать дзоты, блиндажи, землянки, после чего стоять на часах, не смея заснуть на посту. Как и многим, ему казалось, что над ним измываются, что подобную нагрузку нормальный человек выдержать не может.