Однако и выказывать себя стоеросовой дубиной в присутствии собственного ратника, который – вот удивительно – вроде бы частично понимал Баруха, не хотелось. Потому пришлось изображать компетентного человека, которому все эти обязательства, векселя и взаиморасчеты – семечки.

Но терпения хватило ненадолго, поэтому к исходу пятой минуты я перебил купца, использовав тот же прием, что и во Пскове:

– Ты уж прости, почтенный Барух бен Ицхак, но я и без пояснений испытываю к тебе глубочайшее доверие, о чем уже как-то имел удовольствие сообщить, а потому давай ограничимся кратким итогом. В настоящее время где мне получить по бумагам эти деньги?

– Три тысячи у меня, но они уже привезены на твое подворье, – начал купец, но был вновь перебит нетерпеливым Емелей:

– Мы сами считали по весу, а опосля опечатали, так что без обману…

Барух поморщился, с упреком глядя на торопыгу, но продолжил:

– Остальные сорок в Русской компании. Представляющий ее в Москве Джордж Гафт осведомлен о выплате и готов в любой день и час выдать означенную сумму либо самому князю Мак-Альпину, либо любому иному лицу. Разумеется, во втором случае при наличии соответствующих доверительных бумаг.

И куда мне девать столько денег? Разве что на Казенный двор, но там на них быстренько наложит лапу Дмитрий. Нет уж, мы как-нибудь сами управимся.

– А они могут пока храниться у англичан?

– Разумеется, – подтвердил Барух. – Более того, я на всякий случай сразу предусмотрительно оговорил это, и они обязались выплачивать по одной московке с рубля за каждый полный месяц хранения. Теперь надлежит лишь все оформить должным образом, чтобы не возникло заминок с выплатой денег вами в Речи Посполитой.

– А зачем? – удивился я. – Вот же Емеля. Он на днях отправится обратно и распорядится, чтобы деньги из «Золотого колеса» отдали тебе, а уж ты сам раздавай их представителям этой компании или кому хочешь.

Барух вздохнул, глядя на меня как на несмышленыша, и принялся пояснять зачем.

Словом, пришлось заняться составлением бумаг, с которыми мы, правда, управились быстро. Засвидетельствовали мою подпись все трое – Емеля и оба охранника, после чего купец безмолвно уставился на Емелю, и тот, послушно кивнув, вышел.

Дождавшись, пока за ним закроется дверь, Барух повернулся ко мне:

– Я полагаю, что твое обещание о предоставлении беспошлинной торговли в силе?

– Обижаешь… – укоризненно протянул я.

– Я понимаю, что сейчас твое положение, равно как и положение достопочтенного Федора Борисовича Годунова, слишком туманно и зыбко, но все-таки хотелось бы услышать хотя бы приблизительно, когда это случится.

– Примерно через год, – медленно произнес я, но, заметив легкую тень неудовольствия, пробежавшую по лицу Баруха, – не сумел сдержаться купец, добавил: – Я приложу все усилия, чтобы это произошло гораздо раньше, но, как ты сам сказал, сейчас у нас все слишком туманно и зыбко, а потому…

Барух вновь оглянулся на дверь и, понизив голос, спросил:

– А долги Дмитрия, если он окажется не в состоянии их выплатить, мне будут возвращены?