— Ты почему капюшон не надела? — спросил Мирек, стуча зубами.
— Не подумала, — призналась Лара, чувствуя себя идиоткой. Не только от того, что затупила с капюшоном, но и от того, что стояла сейчас и не могла оторвать от него взгляда. Смотрела. На все смотрела. И на слипшиеся стрелочками ресницы, и на закрутившиеся кольцами волосы, и на мокрую футболку, обрисовывающую рельеф груди. Смуглая кожа покрылась мурашками, повязка, на которой держалась рука, напоминала тряпку, и гипс явно намок. Господи, хоть бы он не заболел!
— Тебе холодно? — дрогнул голос у Лары.
— Нет, — он попытался растянуть в улыбке посиневшие губы и протянул ей руку: — Вот потрогай.
Лара машинально сжала его на удивление горячую ладонь и… и не смогла отпустить. Она тоже замерзла, всё тело била дрожь, а из руки Мирека будто текло сильное успокаивающее тепло. И было легче. Так они и стояли, неловко держась за руки, как два подростка. Смотрели при этом, что характерно, в разные стороны.
А когда автобус подъехал к их остановке, Лара, попытавшись сделать вид, что ничего не произошло, независимо выдернула руку и метнулась к открывшейся двери. Шаг вниз, скользкая ступенька, подвернувшийся каблук…
И обнаружила себя уже сидящей в луже у автобуса.
Мирек больно дернул её за локоть, поднимая и оттаскивая подальше от дороги.
— V pořádku?[29]
— Да. Нет, — сбивчиво ответила Лара, пытаясь понять, что не так. Ничего не болит вроде, удачно как упала! Но что-то мешает все равно. — Твою мать!
Она наконец поняла. Один каблук отломился почти полностью, и поэтому казалось, что она хромает. Гребаные ботильоны. Гребаные каблуки. Гребаный дождь.
Но сил злиться уже не было. И они молча поковыляли к общежитию. Лара молилась, чтобы в этой грязной и мокрой, как курица, девушке, которой она сейчас была, никто не опознал молодого преподавателя. Но на улице из-за дождя было довольно безлюдно, и к тому же темно, так что переживала она зря.
Только вахтерша поохала, и несколько девушек в коридоре проводили Лару сочувственным, а Мирка однозначно оценивающим взглядом. Ну и плевать.
— Снимаем все тут, — скомандовал Мирек, когда они ввалились в их коридор.
— Да, — без задней мысли согласилась с ним Лара, — чтобы грязь в комнаты не тащить.
Она с омерзением стянула с ног две бесформенные мокрые тряпки, бывшие когда-то замшевыми ботильонами, сбросила с плеч куртку Мирека, свое пальто, насквозь промокшее на груди, и влажный свитер, отчетливо пахнущий мокрой шерстью. Поежилась, оставшись лишь в тонкой футболке. Мирек в это время избавился от кроссовок и пытался расстегнуть джинсы.
Надо же, справился. И молнию вниз сам потянул, вот только снять одной рукой тяжелые, мокрые, прилипшие к ногам штаны было нереально. И они оба это понимали.
Лара молча шагнула к нему. И, не давая себе времени подумать, потянула вниз джинсы. Мокрая ткань поддавалась с трудом, она буквально сдирала с него эту тряпку, упорно отводя глаза в сторону. И все же нет-нет да и цепляла взглядом что-то.
Полоску темных волос на плоском животе. Черные трусы с широкой оранжевой резинкой, которую она уже как-то видела, когда он наклонялся за чем-то на кухне.
Сильные бедра.