Книги
Познание смыслов. Избранные беседы
Старый интернационализм исходит из предположения (описания), что нация есть естественный феномен, существующий чуть ли не как природная данность. Даже крайне левые говорили именно об объединении представителей различных наций, носителей различных национальных «матриц», которые должны подняться на сверхнациональную вершину материалистического понимания экономики и истории. Не преодолеть матрицу, а подчинить её другому уровню миропонимания.
Новый интернационализм исходит в принципе из представлений, которые уже даны в элементарном свёрнутом виде в марксистском дискурсе. Прежде всего это концепция ложных общностей. Иными словами, общностей, которые разработаны и искусственно внедрены в человеческое сознание дирижёрами «спровоцированной жизни». Это понятие «das provozierte Leben» было введено впервые германским поэтом Готфридом Бенном[37]. К таким ложным общностям «спровоцированной жизни» относятся, например, секты разного рода, контент которых сделан буквально «на коленке».
Нация, которая принадлежит к тому же роду ложных общностей, есть явление гораздо более сложное и серьёзное, нежели какая-нибудь секта. Для возникновения наций требовался особый период, когда политическое общество умирало и заменялось государством. В полноразмерном политическом обществе нация не имеет смысла, потому что объединителем выступает монарх, который представляет собой власть, – проекцию Бытия в этот «наш» мир.
В политическом обществе в какой-то степени все причастны к той тени, которую отбрасывает сакральная фигура монарха, – тени власти. При этом конкретные участники этого союза в политическом обществе скреплены личной лояльностью данному монарху безотносительно к тому, каким языком они пользуются с рождения.
Исторических примеров более чем достаточно: Испания, чингизидская Орда и так далее. Но в какой-то момент сакральность и харизматичность уникального присутствия «зверя из бездны» в качестве вершителя судеб размывается. И на смену приходит вместо власти контроль. Это значит, что участие в той «тени», которую отбрасывал трон, следует заменить другой концепцией соучастия: принадлежности к определённому дискурсу. Сегодняшняя нация реально сводится просто к флагу, гимну и гербу, под декларацией верности которым в той или иной форме подписывается носитель этой фиктивной административной идентичности.
В XIX веке принадлежность к нации ещё не была столь откровенно административным делом, поскольку тогда в национальных коллективах ещё сохранялся некий призрак политического общества, который придавал нации инерционную сакральность. Именно на использовании этого атавизма политического общества современным империалистическим державам удавалось развязывать истребительные войны, в которых участвовали добровольно и с полной отдачей миллионы людей. Речь идёт о постнаполеоновской эпохе, поскольку Наполеон был последней харизматической презентацией «Зверя». Эпоха Наполеона была амбивалентна, поскольку лояльность его фигуре реализовывалась вне всякого отношения к национальной принадлежности. Вместе с тем некоторые общности – например поляки – инвестировали в него свои национальные ожидания, которые были чётко связаны не с сакральностью монархизма, а с суверенной государственностью административного типа, отобранной у поляков несколько ранее.
Следует понять, что новый интернационализм выступает как разрушитель этих ложных общностей. Сама идея общины как братства есть уничтожение всех других форм связи между людьми. Поэтому новый интернационализм не предполагает, что безлимитная масса человеческого сырья, полагающего себя французами или алжирцами, египтянами или немцами, отречётся от своих идентификаций, усвоенных дома и в школе. Лишь достаточно узкий круг пассионарного авангарда мирового протеста встанет вне всяких «матричных» квалификаций, потому что общность этого узкого круга будет опираться не на веру в жизнь и не на попытки заполнить словами и символами бездонную пустоту глиняного человечества. Новый интернационализм исходит из единственной достоверной правды, – правды финала.
Именно поэтому для следующей волны протеста, который должен если не сокрушить, то потрясти мировой порядок, не нужна сложная разработка о прибавочной стоимости или заговоре ростовщиков. Достаточно встать на позиции категорического отрицания «человеческого, слишком человеческого» со всеми его клише, матрицами и «клубами по интересам». Интернационализм как «универсальный растворитель» того, что глобальная культура называет «ценностями», вполне достаточен как базовая идеология нового протеста, в котором нет места высосанным из пальца «левым» и «правым».
Я не случайно говорю именно о «новом интернационализме», потому что интернационализм как феномен достаточно хорошо знаком людям: это идеология левая, марксистская, которая основана на классовой солидарности трудящихся. И к ней отношение неоднозначное. Сегодня её продолжают использовать левые, как известно. В Европе они делают ставку на интернационализм, который превратился из интернационализма в мультикультурность, толерантность и так далее. Но это уже не интернационализм, а это именно мультикультурность, поскольку речь идёт о среднем классе, который утратил некие исторические цели. Потому что интернационализм марксистов исходил из того, что у трудящихся есть какие-то большие исторические задачи построить новое общество без эксплуатации, угнетения и отчуждения, и в этом проекте они должны быть солидарны. Ну а средний класс – это класс потребителей, поэтому потребители всегда очень ревниво относятся к тому, что какие-то «лишние люди» могут им бросить вызов, да и вообще помешать комфорту. Поэтому интернационализм превращается в «толерантность». Это ещё всё-таки тень левой идеи – бывшей левой идеи.
Что касается правых, то, понятное дело, они делают ставку на национальную солидарность. Но у крайне правых тоже есть некая разновидность интернационализма. Причём она появилась не вчера и не сегодня – она достаточно старая. Скажем, Священный союз, организованный Меттернихом, поддержанный Николаем I, несёт на себе печать некоего интернационализма, интернационализма знати, интернационализма «охранителей», консерваторов. Если брать крайне правых ХХ века, то несмотря на то, что всё было построено на жёстком национализме (итальянском, немецком и так далее), всё равно за фасадом этого стоял тоже некий, скажем, не интернационализм, а «сотрудничество между людьми крайне правой ориентации». Как мы знаем, орган СС был достаточно многонациональным, причём он включал не только европейцев, но и арабов, персов, индийцев как подразделения, я уж не говорю о гражданах СССР многих национальностей и так далее. Ну и сама Европа – тоже очень пёстрая – была интегрирована в нацистский немецкий проект.
Интернационализм присущ и правым, потому что он является некой площадкой, без которой им не обойтись. Интернационализм этот является рабочим инструментом Системы. Тем более что и правые, которые серьёзно могли как-то потрясти её и вызвать какие-то проблемы, и левые, которые готовили какие-то революционные взрывы и великие потрясения, столь нелюбезные господину Столыпину, – они сегодня не те: они переродились, стали на побегушках у реальных хозяев дискурса, у реальных хозяев планеты, у мирового порядка. В общем, они только прикидываются какими-то страшными, показывают зубы, – особенно правые: когда они показывают зубы, встав на задние лапки, пытаются рычать, это особенно смешно.
Почему «новый интернационализм»? Потому что он, прежде всего, исходит из прямого понимания и отрицания того, чем является современный мировой порядок как система несправедливости. Потому что он исходит из отрицания бюрократии и государства как структуры отчуждения людей от истории и от исторического процесса, потому что он выступает против политических наций, которые являются ложными общностями, используемыми как инструмент манипуляции на всех этапах. Кроме того, новый интернационализм говорит о том, что так называемая «классовая солидарность» – это тоже фикция, потому что изначально она была построена на характеристиках, достаточно внешних человеку. Но это было неочевидно и скрыто в XIX веке, где класс был замаскирован традиционным сословием, то есть пролетарий по своему классовому содержанию практически совпадал по сословным характеристикам с нижайшим слоем горожан, вышедшим из деревни. Сегодня нет таких пролетариев, сегодня изменилось и село, которого тоже нет в прежнем смысле.
Кроме двух верхних классов, которые немножко от «массовки», от массового общества чуть-чуть укрылись, оттянулись за кулисы. Просто раньше мы видели, условно говоря, попов и знать на переднем плане как истинных хозяев, а сегодня они ушли за кулисы, выставив вперёд себя своих собственных лакеев, швейцаров, одев их в костюмы больших политиков.
Есть бесчисленные «оказатели» услуг, начиная от адвокатов и кончая парикмахерами, которые производят в общем-то очень значительную долю ВНП, а производство выведено туда, где оно стоит по себестоимости копейки, – в третий мир. Но дело даже не в этом – дело в том, что сегодня социальное положение человека на Западе очень неустойчиво. Мы уже об этом говорили. В наши дни можно вчера быть тем же самым служащим, офисным планктоном, потом вдруг внезапно превратиться в олигарха, потом в зэка, потом в политического беженца, а потом внезапно умереть в ванной. И это серьёзно характеризует положение сегодняшнего человека, который поднимается и бросается вниз колесом фортуны.
И в зависимости от того, сколько людей в данный момент оказывается внизу, сколько вверху, – в разные времена преобладали разные процессы: социальные лифты над «дауншифтингом» или «дауншифтинг» превышает социальные лифты. Но человеческая сущность теперь уже явно не определяется этим социальным статусом. Если ты сегодня, допустим, комсомольский работник, завтра олигарх, то кто ты на самом деле? Это же ничего не определяет. Ты люмпен, чандала, или ты воин, или ты несостоявшийся поп, или ты вообще как бы никто – некий ноль, человек без свойств? Во всяком случае, ссылаться на классовое противостояние, классовую солидарность становится сложно. Но вместе с тем понятно, что есть «макроделение». Есть некий принципиальный «верх» – как Арктика, которая, сколько бы она не подтаивала, всегда есть как некая шапка снегов и льдов, которых ничто не возьмёт – ни революции, ни войны, – это шапка снегов будет на Северном полюсе. И некая Антарктида, которая живёт в своих фавелах, гарлемах и которую тоже ничто не возьмёт, какие бы там социальные улучшения, прогресс ни происходили, есть огромный массив вот этого «льда» внизу, который составляет вечно нищих. А между ними идёт флуктуация вверх-вниз.