— Травки тебе для отвара порезать? — невинно полюбопытствовал я. — Ника, ты не в ожидании, часом? Ведешь себя, как мамаша.

— Ногти подстриги, — усмехнулась хозяйка, ставя чугунок с водой на плиту, в которой уже гудел огонь.

— С ногтями у меня порядок, — вздохнул, отодвигая ножницы. — Это не я ее…

И поведал вкратце всю историю. Малинка, правда, из белокостной стала просто дочкой богатея из Турьего Рога, сбежавшей из дома с любовником, который и определил ее в веселый дом. Я попал в темницу из-за неудавшейся кражи в «Красном петухе». Ника, конечно, добрая душа, и по-своему любит меня, но болтлива, как все кабатчики. Сама не заметит — выложит то, о чем ее просили молчать, просто чтоб потешить очередного посетителя. Я же, будучи жуликом, привык путать и заметать следы. Наши с Малинкой приключения были слишком необычны, и рассказ о них непременно застрял бы в памяти, да еще и стал бы передаваться из уст в уста, грозя дойти до ушей Туманного лорда и его людей. А то, что наплел я, более чем заурядно. Прохожие-проезжие таких побасенок за свою жизнь выслушали немало (кое-кто, наверно, сам попадал в схожие переплеты) и успели устать от них.

На жалостливую Нику история подействовала должным образом.

— Бедная девочка! — завздыхала кабатчица, залила какие-то травы кипятком и уселась за стол напротив меня.

— Я, знаешь ли, тоже не богатый.

— Ты? — Ника взглянула с усмешкой. — Да, и тебе можно посочувствовать. Так уж и быть, пожалею на обратном пути, когда снова пойдешь на юг. Тогда причин будет больше.

Ну вот, начинается! Неужели я и впрямь выгляжу рядом с Малинкой влюбленным дурнем? Да, она мне нравится! Да, распроклятая вина перед сладенькой до сих пор ворочается в душе свернувшимся в клубок ежиком… И да, ревность во мне тогда проснулась бешеная… Ну и что? Я по-прежнему с удовольствием смотрю на крепкую ладную фигуру Ники, на ее большой яркий смеющийся рот, на белую шею, где виднеется след от поцелуя… С удовольствием добавил бы туда еще один, прямо сейчас, да-да…

— От твоей жалости не откажусь, — хмыкнул я, прогоняя скабрезные мысли. — А насчет причин ты ошибаешься. Вы, бабы, все одинаковы, и печалиться о какой-то одной, когда в твоем распоряжении все остальные, попросту глупо.

— Конечно-конечно, — с преувеличенным одобрением закивала кабатчица. Она, в отличие от Малинки, умела определить, когда мужику можно перечить, а когда — не стоит. — Вот, отнеси ей, — слила отвар в большую кружку, поставила на поднос, где уже красовалась кой-какая снедь. Весьма кстати: в животе давно урчит от голода. — Пусть выпьет все сразу. Я это снадобье у нашего колдуна покупаю, чтоб хворых постояльцев лечить. Пока все были довольны. За ночь простуду как рукой снимает.

— Спасибо, и за ужин тоже. Колдун, небось, дорого берет?

— Недешево. Да ты, Перчик, не беспокойся. Не собираюсь ни на тебе наживаться, ни на девочке твоей. Чай, не последний раз видимся, еще успеешь рассчитаться, — ласково взъерошила мне волосы. — И вот еще, возьми, — протянула склянку. — Смажешь бедненькой ссадины.

Малинка не скрывала радости и облегчения при виде меня. Немного покапризничала, правда, когда увидала большущую кружку. Мол, горячее слишком, пахнет неприятно, да еще так много. Пришлось ее нежить и уговаривать, но не скажу, что это было так уж неприятно, да и ломалась она недолго.

Сладенькая даже есть не стала, выпила отвар и почти сразу уснула. Я расправился с едой и забрался в постель. Девочка по-прежнему была обжигающе-горячей, но дышала ровно и дрожь ее больше не била. Что ж, оставалось надеяться на искусство холмищенского колдуна…

Снадобье не подвело. Первое, что я ощутил утром, была перекинутая через мою грудь малинкина рука, нежная и теплая, как весенний ветерок, больше не пышущая жаром раскаленных скал побережий южных островов. Девочка крепко спала, я осторожно выбрался из постели и отправился к Нике, клянчить завтрак и чан с горячей водой для купания.

Хозяйку нашел на кухне, она кормила своего дружка. Немолодой, но все еще крепкий мужик, назвавшийся Куликом, окинул меня цепким взглядом.

— Никуша, пора тебе дите заводить, — покачал головой. — Раз с такой мелочью зеленой носишься.

Женщина что-то проворчала.

— Небось, знаешь, о чем говоришь, — хмыкнул я. — Внуков, поди, нянчишь, дедуля?