Агафья Платоновна пригласила их в дом, погреться чаем.

— Чай — это хорошо. От чая грешно отказываться, а, Миша? — спросил Зыков.

Миша не ответил. Что-то он уж больно молчаливым стал. Как приехали сюда, ни слова не проронил. Наверное, впервые увидел убитого человека. Такое просто никто не переносит.

Агафью Платоновну в доме ждали. Муж, сын и невестка сидели за убранным столом.

— Вот приехали убивца искать, — представила им гостей Агафья Платоновна, приказала Марусе подогреть чай, спросила у Зыкова: — Может быть, подать чего покрепче?

— Э, мать, кто же про такое спрашивает, наливай и все! — пьяно захорохорился Ефим. — Думаешь, если милицейские, то непьющие.

— Мы пьющие, — сказал Зыков. — Но сейчас нельзя.

— Люблю откровенных людей…

— Сиди, Ефимша! — одернул сына Константин Данилыч. — Люди приехали делом заниматься. Как, ребята, есть что-нибудь, зацепка какая-нибудь?

— Ничего, — вздохнул Зыков.

— Ума не приложу, откуда такой выродок выискался. Она же мухи не обидела.

— Стреляли, кажется, не в нее, — осторожно заметил Зыков.

— Ясное дело, не в нее, — сказал Ефим.

— Замолчи, Ефимша! — поморщился как от зубной боли Константин Данилыч. — Не твоего ума дело.

— А я чего лишнего сказал? Дураку понятно, Степку кокнуть хотели. Он многим тут насолил. Больно прыткий! Допрыгался!

— Замолчи, тебе говорят! — гневно крикнул старик. — Возьми в соображение, человек убит, человек, балда ты этакая! От одного этого протрезветь надо бы.

— Молчу, батя, молчу.

— Вы уж извините, — сказал Константин Данилыч. — Как выпьет, так понесет околесицу. Нельзя тебе пить, Ефимша.

— Будто я пью — годом да родом.

— И годом да родом нельзя. Иди ложись спать. Маруся, постели ему.