— Ты как тогда отстал?
— Как отстал? — Антон кашлянул. — Как, говоришь, отстал? — Еще раз кашлянул. — Пошел по грибы и закружал. Иду туда — лес. Иду сюда — лес. Лес и лес, лес и лес…
— Я так и думал… — кивнул головой Жаргал.
— А то еще что… — взбодрился Антон. — На другой день выбрался я туда, где вы оставались. Глянул — нету. Зашлось у меня, понимаешь, сердце. Ну, думаю, пропал, дурья твоя голова. Ох, Жаргалушка, знали бы вы, какие мучения я принял, какого страху натерпелся! Не приведи бог! — Он виновато улыбнулся, добавил: — Бога помянул, хотя и неверующий.
— Ты сарану ешь.
— Большое спасибо за угощение. Наголодовался я за эти дни… А чего это Мартын Семенович на меня косится? Поди, думает, скрылся от него?.. — Антон засмеялся принужденно, откусил сарану.
— Это он так… — Жаргал не нашел ничего в оправдание Мартына Семеновича, почувствовал себя неловко за него. — А зачем ты в самолете все поковеркал?
— В каком самолете? Что поковеркал?
— В нашем самолете, в каком же еще!..
— Да что вы! И близко не подходил. И зачем бы я стал, Жаргалушка, калечить машину? — с жаром начал отрицать Антон, но в его черных, глубоко посаженных глазах мелькнуло что-то такое, что вдруг заставило Жаргала усомниться.
Он больше не стал его ни о чем расспрашивать. Как-то неловко сделалось Жаргалу.
— На табор идти надо. — Он выдернул из земли рогатину, бросил на плечо.
XVII
С болота Лешка пришел пустым. Сел к огню, огорченно развел руками.
— Никак, ну никак не получается! Невезучие мы.
— Надо в другое место, подальше берестянки поставить. Ходим тут, разговариваем, шумим — что же будет! — Мартын Семенович был огорчен не меньше Лешки.
Опять пустая баланда, из корней. Одно дело — опостылела, другое — сил с нее не больно прибавится, третье — падут духом ребята. Этого он боялся больше всего. Где-то в глубине души все еще жило к ним недоверие, правда слабое, едва заметное. А вообще-то на ребят он смотрел совсем не так, как в первый день. И не только на них. Себя, свою жизнь увидел как бы с другой стороны. Стремление никому ни в чем не уступать незаметно задушило в нем сострадание к более слабым. Для них не находилось ничего, кроме презрительной усмешки. Со своей мерой подходил ко всем, даже к Лешке. А слабого иногда надо и поддержать, глядишь — он распрямится В чем она, сила-то человека? Вдруг и не скажешь. Антона считал сильным, хвалил про себя за верткость, выносливость, порой забывая и его плохое к Наташке отношение, и приверженность к приторному сладкоречию. Никогда, наверно, не сможет простить ему обмана. До чего исподлился, негодник!
Мартын Семенович забылся и стукнул кулаком по колену сломанной ноги. Охнул от боли, выругался.
— Давай, Лешка, обед налаживать.
— Сейчас, Мартын Семенович. — Лешка уже перестал сокрушаться из-за неудачи, срезал тальниковую палку и, уперев один конец в землю, другой себе в живот, сгибал ее в дугу.