Терезы не было.

Грифон хохотал от души над злостью карикатурной фигуры. Он раскинул крылья во всю ширь и устремил на своего создателя гневный взор.

— Я больше не желаю повиноваться тебе, жалкий, ничтожный Михась! Ты теперь просто тень! Мой истинный повелитель — он! И его последний приказ — тому подтверждение. Я исполнил его беспрекословно, с превеликой радостью!

— Ах так? Тогда впредь ты будешь питаться только своими воспоминаниями!

Ярость возобладала над здравым смыслом. Михась отвел взгляд от Григория и направил на грифона указующий перст — вернее, не на самого Фроствинга, а в его сторону.

Перед мысленным взором Николау предстала арка ворот. Она мелькнула на миг — и исчезла, но именно в этот миг по ней ударила молния, сверкнувшая среди ясного неба.

По земле и тротуару рассыпались обломки камней.

Фроствинг взревел от боли и начал распадаться на части. Казалось, будто бы срок его существования подошел к концу, камень, из которого он был сложен, износился. Осколки падали на пол, там постепенно вырастала горка щебня из серого камня и белой кости.

К изумлению обоих свидетелей, рев вдруг сменился смехом. Знакомым, издевательским смехом. Грифон раскинул крылья — одно из них отвалилось и осколками осыпалось на пол. А Фроствингу, похоже, было безразлично.

Еще держалась на его каменной физиономии такая знакомая Григорию ухмылка, но теперь он насмехался не над ним, а над древним злым колдуном.

— Всему конец! — хохотал грифон. — Но я увижу тебя в аду, Михась… и притом очень скоро!

Все, что осталось от Фроствинга, распалось на куски. Грифона не стало. Пыль застлала глаза и Григорию, и Михасю.

В это же время Михась сгорбился. Силы покидали его. Он затратил слишком много энергии на то, чтобы уничтожить своего бывшего раба. Жалкая оболочка — тело Петера Франтишека — не выдержала такого испытания.

Рука, которую сжимал Николау, выскользнула из его пальцев, не более весомая, чем воздух. Пустая оболочка опустилась на пол, но даже не издала звука падения. Она просто просочилась сквозь камень, истаяла, не оставив и следа, как до нее — другие оболочки. Это произошло настолько быстро и неожиданно, что Григорий еще долго не мог оторвать взгляда от того места, где только что стоял Петер Франтишек.

Между тем битва еще не была окончена.

Теперь он перестал быть единственным обитателем собственного сознания. Стоило ему отойти от только что виденного жуткого зрелища, как он ощутил, что в сознании у него поселился некто, кто не желал смириться с неизбежным, хотя от других своих частиц ожидал именно смирения.

Я Михась! — слышался Григорию визгливый капризный голос. — Я господин! Я бог!

Этот голос пронзал все мысли Григория, но между тем звучал он слабо, жалостливо, ничтожно, и заставить его умолкнуть не составило труда.

Нет, — ответил этому голосу Григорий. — Михась — это я. Но я также Григорий Николау… и с этого мгновения я буду им, и только им. Михась мертв.

Нет!.. — донесся издали утихающий голос, но Григорию уже не было дела до него. Одна из частиц соединилась с целым — только и всего. Его тело обладало могущественным разумом — этот разум был взращен и воспитан вопреки… или нет, благодаря стараниям одного несчастного создания, которое никого не просило о том, чтобы его создавали. Это была личность, направляющая сила, которая была прекрасно знакома этому телу.