«Никогда я не мог ее понять, – думал Фил. – Бесполезно даже пытаться. Она умная и взрослая, хоть и младше меня на полгода. И еще… кажется, она совсем меня не любит».
Он ворочался под легким пуховым одеялом в гостевом доме – громадном шведском бараке, в той самой гостинице, про которую толковал Янис. Бревенчатый домище оказался вполне пригодным для жизни. Каждому здесь достались своя комната и громадная постель, слишком мягкая для спокойного сна. Кажется, перины здесь набивали гусиным пухом.
«А я люблю ее, – шептал Фил беззвучно. – Именно потому, что она такая. И меня не волнует, что она обо мне думает… я ведь сын конунга, и я должен быть твердым…»
Тут юный ярл не выдержал. Смял пуховую перину в один объемистый ком. Обхватил его руками, прижал к себе. Потом опомнился, резко перевернулся на спину и сел на постели. Несколько минут, тяжело дыша, глядел на чадящее пламя свечки. Старался думать о другом.
До поздней ночи они проговорили с отцом в его башне. Это был странный разговор, странный и тягостный. Конунг Ингвар угощал его кофе и смотрел ласково, но Фила не оставляла мысль, что он говорит с совершенно чужим человеком. И оба они это понимают, и от этого еще тяжелее.
«Наверно, так и должно быть, – думал Фил. – Никто никому ничего не должен».
Впрочем, Ингвар (ему хотелось называть отца так) подробно расспрашивал обо всем: здорова ли мама, хорошо ли им живется на новой квартире – в той самой убогой конуре на окраине, в которую они едва успели переехать. Хвастаться тут было нечем; Фил признался, что материной зарплаты хватало ровно настолько, чтобы его, Фила, в школе не обзывали нищим, и что не от сладкой жизни он пошел работать курьером в это гребаное рекламное агентство. Где, кстати, и познакомился с господином Святополк-Мирским.
Вспомнив об этом, Фил вдруг задумался.
Случайностей было слишком много. Некоторые вовсе не вписывались в привычную картину мира (бог знает с чего у Фила в голове возникли эти слова). Совпадения отдавали мистикой. Чего стоит хотя бы шоколадка с Аленушкой, да и сама эта Аленушка, по-хулигански стриженная и в бейсболке? И если уж говорить о хулиганах… расследование не удалось довести до конца, потому что к Ингвару с докладом явился сотник Корби. Доложив, что гости размещены на ночлег и дозоры расставлены, он с достоинством удалился. Но мысль не вернулась: еще с минуту Фил с неудовольствием представлял, как этот самый Корби, а может, и еще какой-нибудь красавец-дружинник ведет Ленку до самых дверей спальни.
Тогда, заметив это, Ингвар только рассмеялся ему в лицо.
Фил скрипнул зубами. Поднялся с постели, распахнул пластиковую раму окна и уселся на подоконник, обхватив руками коленки.
Молочный сумрак ночи успокоил его. Стрекотали невидимые сверчки, где-то на валу переговаривались дозорные – казалось, совсем рядом, – а в окне напротив горела свечка.
Ленка не откликнулась, когда он постучался в ее дверь. Два часа назад. А что бы он сделал, если бы она открыла?
Он глубоко вздохнул. Пожалел, что не взял с собой сигареты: герои фильмов в таких ситуациях задумчиво закуривали. А потом что-нибудь происходило.
Кто-то легонько и бесшумно повернул дверную ручку.
– Ник? Ты, что ли? – окликнул Фил.
Замок щелкнул. У ночного гостя был свой ключ.
– Потуши свечку. Дозор с улицы увидит, – шепнула Диана, запирая за собой дверь.
Филипп соскочил с подоконника как был, в одних белых штанах-бриджах. Он не верил глазам: Динка надела для него то самое изумительное японское платье, в каком он когда-то видел ее в «4Dimension», и даже ее аромат остался прежним – горячим, цветочным, слишком ярким для этой северной глуши, да еще за тысячу лет до наших дней.