Несколько секунд все, замерев, слушали звук автонабора. Соединилось, пошли длинные гудки. Трубку сняли на седьмом.

– Алло, «Благотворительный приют „Святая Мария”».

Антон помедлил секунду:

– Здравствуйте, я звонил вам сегодня…

– Господи! Сколько вам говорить! Приедете к одиннадцати и сдадите своего ребенка, только не понимаю, зачем вам вообще…

Он прикрыл глаза, пытаясь остановить боль над левым виском:

– Простите, где вы находитесь?

Казалось, что дождь заполз в окно и лижет ему щеки.

Цыбин попросил водителя остановить на Гончарной. Московский вокзал жил своей обыденной ночной жизнью. Уезжающие, приезжающие, провожающие, встречающие, носильщики, бомжи, проститутки, кавказцы, менты. Ругань, крики, гудки, свистки, запахи, музыка. Дождь, ветер, мрак, прорезаемый неистово пляшущими фонарями. Цыбин обошел здание и остановился у края платформы, где топтались старушки с табличками: «Сдается квартира». Выбрав одиноко стоящую в коричневом пальто и синем платке, подошел.

– Сто пятьдесят в сутки, сынок, – бабуля схватила его за рукав, – рядом, здесь на Пушкинской, чисто, но без телевизора.

Он достал две пятисотрублевки.

– Держи, мать, мне на сутки, но помоги ребенка покормить. Жена от поезда отстала, только завтра будет, а он уже голодный.

В подтверждение сказанных слов малыш тихо заскулил. Он вообще был какой-то странный: не орал, не вопил, а или улыбался, или тихо скулил.

– Конечно, сынок, идем. Придумаю что-нибудь. – Старушка проворно засеменила вперед. – Надо же, какая девка-то у тебя бестолковая: от ребенка с мужиком потеряться…

Свет вспыхнул так ярко, что Антон на секунду зажмурился. Коридор «убойного» был пуст. Из-за двери одного из кабинетов высунулся Толик Исаков.

– Дежурство спокойное. Город под контролем. Поймали супостата?

Максаков не ответил и начал отпирать свою дверь.

– Жаль, – грустно вздохнул Исаков, – думал, ОПД по Фонтанке спишу.

– Ледогорыча не видел? – Голова у Антона гудела, как барабан.

– Спит в четыреста третьем.