— Вот увидишь, болезнь пройдет, проживешь до глубокой старости! Будешь потом себя корить, что зазря отсидела в тюрьме.
— Если у тебя родится здоровый ребенок, значит, уже не зазря, — остановилась Стешка. На ее глазах вдруг показались слезы: — Ты только береги дитя, слышишь?! Ухаживай за ним, ласкай, не доверяй чужим людям!
Доктор Пастухов, который перевидал на своем веку сотни чахоточных больных, прекрасно знал, что мнимое выздоровление, чудесная эйфория у них наступает перед самой смертью. Он не обольщался насчет Стешки и, когда видел ее снующей по палате, всякий раз строго приказывал ей немедленно ложиться в постель.
Перед самым приходом тюремщика девушки обнялись и расцеловались. Степанида сама надела на голову графине нелепый чепец, расправила оборки, и, несколько раз перекрестив подругу, сказала: «С Богом!»
Пантелеймон Сидорович в это же самое время заглянул в кабинет начальника тюрьмы и, увидев Розенгейма за его привычным занятием, неожиданно сказал:
— А вы знаете, играть в шахматы в одиночку ничуть не лучше, чем пить одному! Меланхолию наводит! Как доктор не одобряю! Хоть бы раз вы меня в партнеры взяли!
Леонтий Генрихович поморщился, осмотрел доктора с ног до головы, будто пытаясь точно высчитать его рост, и недоверчиво спросил:
— Вы разве умеете играть?
— Еще как! — похвастался трепещущий доктор. — Давно у меня руки чесались вас обставить!..
— Степанида Грачева, — прогремел тюремщик из-за железной двери, — готовьсь на выход!
Елена посмотрела на Стешу, ища поддержки. Та прикрыла веки, как бы говоря: «Ступай!» Графиня поднялась со стула и пошла к двери, слегка шатаясь от волнения. Конторский чиновник не обратил на это обстоятельство никакого внимания, впрочем, как и на саму девушку. Он, не глядя, выдал ей проходное свидетельство и велел своевременно отметиться в управе. Потом повел ее во двор-колодец, где топтались уже несколько мужчин, ожидавших выхода на свободу.
Когда конторский чиновник заглянул в кабинет начальника тюрьмы, белый король Пантелеймона Сидоровича как раз получил шах.
— Да вы и впрямь мастер! — с деланым неудовольствием произнес доктор. Бедняге за всю жизнь не приходилось столько лгать и притворяться, как в этот день. Пастухов не знал, на каком он свете, но мужественно играл свою роль.
— Господин начальник, — обратился к Розенгейму конторский чиновник, — уходящие арестанты построены. Будете смотр делать?
Леонтий Генрихович бегло взглянул в окно. Он любил произносить напутственные, назидательные речи и не собирался лишать себя этого удовольствия и сегодня. Но в это время Пастухов защитил своего короля ферзем, опрометчиво жертвуя противнику столь важную фигуру. Переведя взгляд на шахматную доску, Розенгейм возбужденно махнул рукой и приказал чиновнику: — Выпускай так!
Глава пятнадцатая
Выйдя за ворота острога, Елена долгое время шла не оглядываясь и не пытаясь запомнить дорогу. Места ей были незнакомы, и она не знала, где искать пристанища. Они со Стешей были настолько поглощены деталями самого побега, что выпустили из виду его финальную часть. Где она будет рожать? Как устроится с малышом на руках, не имея ни гроша в кармане? Можно, конечно, отбросить гордость и разыскать Евгения. Он написал ей столько писем — теплых, проникновенных, полных любви. Но она скорее умрет, чем попросит его о помощи. Можно было бы обратиться к отцу ребенка, но воспоминание о потешной свадьбе в Савельевке было так оскорбительно, что графиня запрещала себе об этом думать.
День ее освобождения выдался светлым и солнечным. Вода уже ушла с улиц и проспектов Васильевского острова и только огромные лужи еще напоминали о вчерашнем наводнении. Повсюду открывались магазины и лавки. Хозяева вместе с приказчиками вычерпывали ведрами и ковшами остатки воды, выплескивая их на мостовую. Служанки вытаскивали на солнышко размокшие стулья и кресла, расстилали на них отсыревшие перины и раскладывали подушки, треща между собой, как сороки, обнаружившие на свалке кучу хлама.
— Это что! — рассуждал старый господин в засаленном серо-буром цилиндре, сидя на мокрой скамье и водя тростью по луже, словно пытаясь что-то из нее выловить. — Это разве наводнение? Баловство одно, и только! Вот в царствование матушки Елизаветы Петровны мы поплавали так поплавали! Мы пофыркали так пофыркали, э-хе-хе… Грех-хи…