Хэвенс вступил в узкий проход между рубкой и бортом и спустился по трапу в салон.

– Мистер Додд, если не ошибаюсь? – сказал он, обращаясь к невысокому бородатому человеку, который что-то писал за столом. И тут же воскликнул: – Да это же Лауден

Додд!

– Он самый, милый друг, – радостно ответил мистер

Додд, вскакивая на ноги. – Прочитав вашу фамилию во фрахтовых документах, я так и надеялся, что это будете вы!

Ну, в вас не заметно никаких перемен: все тот же невозмутимый, подтянутый британец.

– Зато вы переменились, – ответил Хэвенс. – Вы, кажется, сами стали британцем?

– О нет, – возразил Додд. – Красная скатерть на верхушке мачты – это флаг моего компаньона. Но сам он в делах не участвует. Вот он. – И Додд указал на бюст, составлявший одно из многочисленных и весьма необычных украшений этой оригинальной каюты.

– Прекрасный бюст! – заметил Хэвенс, бросив на него вежливый взгляд.

– Судя по лицу, ваш компаньон – приятный человек.

– И даже очень, – отозвался Додд. – Собственно, он глава нашего предприятия. Это он его финансирует.

– И, кажется, он в деньгах особенно не стеснен, – сказал его собеседник, со все возрастающим изумлением осматривая каюту.

– Его деньги, мой вкус, – объяснил Додд. – Книжный шкаф из черного ореха – антикварная редкость; книги все мои – в основном это писатели французского Возрождения.

Видели бы вы, как отскакивают от них скучающие жители здешних островов, когда подходят к шкафу, рассчитывая поживиться чем-нибудь получше библиотечных романов!

Зеркала настоящие венецианские; вон то в углу – очень недурной образчик. Мазня – моя и его, лепка – только моя.

– Лепка? А что это такое? – спросил Хэвенс.

– Вот эти бюсты, – ответил Додд. – В молодости я ведь был скульптором.

– Да, я – об этом слышал. А кроме того, вы, по-моему, упоминали, что интересовались недвижимостью в Калифорнии.

– Неужели я утверждал что либо подобное? – удивился

Додд. – «Интересовался» – это не то слово. «Был втянут в спекуляции» – гораздо ближе к истине. Как бы то ни было, я прирожденный художник: меня никогда ничто, кроме искусства, не интересовало. Если бы я завтра разбил эту посудину, – добавил он помолчав, – я, пожалуй, опять занялся бы искусством!