Сказал и ухмыльнулся, внимательно смотря мне в глаза, ожидая там что-то увидеть. Однако через несколько секунд игра в гляделки прекратилась, Меншиков отвел глаза в сторону, подойдя к открытому настежь окну с видом на площадь.

«Вот урод! – удивился я, глядя на него. – Давненько так со мной не разговаривали, очень давно, еще со школьной парты. Правда, тогда у собеседника был разбит нос и не хватало пары зубов после разъяснительной работы. – Что ж, коли так, он хочет сам…»

– И что из этого? – спросил я, не отойдя в полной мере от его хамского поведения.

– Да то, что опять неудовольствие от царя получишь. Тогда поймешь, что да как…

– А тебе-то какое дело, булочник? – как можно дружелюбней улыбнулся я ему, глядя в краснеющую от моих слов физиономию. – Помочь мне чем-нибудь желаешь?

Быть может, мне не стоило этого говорить, но в тот момент я буквально наслаждался видом краснеющего лица будущего генералиссимуса. Хотя услышать мои слова никто не мог, да и желающих совершить данное действо (при обнаружении, конечно) по головке не погладят, скорее приласкают батогами, к примеру. Но все-таки светлейший князь Ижорский был явно недоволен моими словами, будто до того, как я реквизировал тело прежнего Алексея, царевич не отличался непокорностью и исправно терпел унижения.

«Странно, такого просто быть не может, здесь явно что-то не то. Видимо, Петр последний раз действительно сильно осерчал на сына, если уж фаворит столь пренебрежительно относится ко мне», – сделал я себе мысленную пометку, намереваясь чуть позже обдумать открывшуюся информацию.

Встав со своего места, Меншиков уже было открыл рот для ответа, но, видимо, кое-что вспомнив, тут же его закрыл, лишь зло выдохнув сквозь сжатые до скрежета зубы, прищурил глаза и вышел из комнаты, оставив меня наедине с самим собой.

Говоря о череде маленьких неприятностей, я нисколько не преувеличивал то, чему сам стал свидетелем, порой искренне удивляясь тому, что видели мои глаза. Еще не успела осесть пыль с ботфорт светлейшего князя, почти что вылетевшего из моего дворца разъяренным барсом, как я решил устроить себе перерыв и провести рекогносцировку местности. То есть познакомиться с Первопрестольной лично.

Первым делом я обратил свое внимание на военное искусство, в частности, на открывшуюся пару лет назад Пушкарскую школу, в которой готовили унтер-офицеров артиллеристов. Все же довольно интересно поглядеть, как предки готовили элиту армии.

К моему глубокому огорчению, самих занятий по артиллерийскому делу я не застал – быть может, в силу того, что добрался до школы только к обеду, а быть может, и из-за того, что оные ведутся не так часто, как это требуется. Как я заметил, основное время в школе отдавалось муштре и заучиванию правил. Хотя до петровского устава было еще далеко, кое-какие артикулы, сиречь инструкции, уже существовали, вот оными как раз и пользовались учителя будущих командиров невысокого полета.

Все бы ничего, да и в школе, как я заметил, люди учатся толковые, буквально схватывают все на лету. Но вот методика преподавания была столь ужасной, что мне поневоле захотелось поправить какого-то немца, на ломаном русском языке с горем пополам объясняющего русским солдатам азы обращения с пушками и мортирами. Однако я вовремя сам себя одернул: все же вмешиваться в дела обучения не стоит, раз уж репутация у меня прежнего была не просто плохой, а я бы сказал, аховой.

Ближе к вечеру, когда основные занятия уже прошли, а будущие унтер-офицеры постигали азы математики, я отправился обратно во дворец, думая о том, почему до сих пор в Москве остается только одна такая школа. Если не считать, конечно, Школу математических и навигационных наук, дающую в основном ценные кадры для флота. Да и, честно сказать, преподают в ней преимущественно иноземцы, хотя лучше было бы поставить толковых русских младших офицеров-артиллеристов. Во-первых, им будет много проще объяснить азы артиллерийского искусства, во-вторых, опытом поделиться не менее важно, чем знаниями.

«Хотя, быть может, здесь нехватка офицеров много острее, чем мне кажется», – подумал я, спрыгивая с седла. Ноги нестерпимо ныли, а копчик болел с такой силой, будто по нему проскакал табун лошадей. «Надо подумать над всем этим…»

Рука самопроизвольно потянулась к седалищу, бережно потирая его. Увы, но от прикосновения ладони боль только усилилась и вовсе не желала утихать. «Черт! Когда же она пройдет?» – спросил я сам себя в который уже раз за последние дни. К сожалению, навыки верховой езды не только не передались мне от настоящего Алексея, но и, словно в насмешку, стали столь отвратными, что зарабатывать очки в этой дисциплине мне приходится через боль ягодиц и стиснутые от боли зубы.

Кое-как добравшись до облюбованного мной кабинета, я приказал Никифору подать мне к ужину разбавленного вина.

Как ни печально, но думы о словах Меншикова к вечеру не оставили меня, они усилились, с каждым часом становясь осязаемей, словно были вытканы из воздуха. Утолив первый голод, я, отослав стоявших в дверях слуг, принялся за работу, которую сам себе и нашел, не желая терять драгоценного времени. «Что ж, коли у меня осталось два месяца, то, пожалуй, стоит поплотней заняться своей подготовкой. Спасибо князю за предупреждение, а то бы так и опростоволосился перед государем», – хмыкнул я про себя.

У меня самого были планы, так сказать, освоиться постепенно в этом времени, но раз уж обстоятельства вынуждают, то придется нестись на гребне волны, а не под ней.

Не засиживаясь допоздна за потертыми книжицами с очертаниями границ известных в это время земель, я оставил на желтоватых страницах недавно заведенного дневника пару заметок.

– Никифор! – крикнул я в пустоту приоткрытой двери кабинета.