Я достаю еще одну сигарету, закуриваю и глубоко затягиваюсь. Опять, поперхнувшись, кашляю, в горле саднит, ощущение такое, что виски и банка пива «Экспортного», которую я заглотал перед этим, вот-вот выплеснутся наружу. На глаза наворачиваются слезы. Идиотский наркотик, совершенно бесполезный, настоящее говно. Затянешься первый раз — и никакого тебе кайфа, вызывает устойчивое привыкание и ведет к летальному исходу, обещая при этом богатое разнообразие, а если не помрешь от рака легких или инфаркта, то в старости тебя ждет омертвение тканей на ногах. Куски мяса начинают отгнивать прямо на тебе и умирать по частям, исторгая гной и вонь, а ты еще жив, но приходится оттяпывать тебе ноги, и ты приходишь в себя после операции, хрипишь, от боли у тебя все горит, и ты страдаешь без сигареты. А табачные компании тем временем спонсируют спорт, сражаются с запретами на рекламу и с нетерпением потирают руки, предвидя расширение рынка на Восток и Дальний Восток, растет число курящих женщин, которые горят желанием доказать всем, что и они могут быть безмозглыми жопами, а по телику показывают судебные процессы, на которых юристы с дерьмом вместо мозгов говорят: «Но ведь пока еще никто не показал, как табак вызывает рак», а ты сидишь и кипишь, а потом узнаешь, что Тэтчер берет у «Филипа Морриса» полмиллиона за консультирование в течение трех следующих лет, и даешь себе клятву никогда больше не покупать
Порядок. Я уже достаточно завелся; комкаю пачку. Она мнется не ахти как — внутри осталось еще столько сигарет, но я не сдаюсь и двумя руками сминаю ее до половины первоначального объема, несу в туалет, разрываю и вытряхиваю сломанные, измятые сигареты в унитаз, нажимаю ручку и смотрю, как большая их часть плавает и кружится в бурлящем водовороте; я злюсь на них, потому что они не желают смываться из моей жизни, как мне того хочется, и я становлюсь на колени, запускаю руки в воду и одну за другой топлю их обломки, упаковку и табачную стружку, засовываю их в сифон — пусть себе всплывают с другой стороны, где мне их не видно, потом мою руки и вытираю их, к этому времени бачок снова наполняется водой, и я спускаю воду еще раз — теперь она чистая, и я могу спокойно вздохнуть.
Я открываю фонарь в туалете и в комнатушке, чтобы устроить сквозняк, и стою, трясясь от холода, потом, чертовски довольный собой, надеваю халат. Сажусь за компьютер и обнаруживаю, что мой рейтинг в «Деспоте» немного упал, пока я возился со всем этим, но мне плевать; я чувствую себя праведником.
Я вдыхаю холодный ночной воздух и смеюсь, принимаюсь с сумасшедшей скоростью двигать мышкой по столешнице, и маленькая волшебная ручка на экране мечется туда-сюда, хватая и разбрасывая по моей империи иконки, — я строю дороги, углубляю порты, выжигаю леса, прохожу шахты и с помощью довольно иронической Иконы икон воздвигаю все новые и новые храмы самому себе.
Орды варваров из неизведанных южных степей пытаются вторгнуться в мои владения, и я теряю целый час, отбиваясь от этих ублюдков, мне приходится восстанавливать Великую стену — и лишь после этого можно вернуться к картинке королевского дворца и продолжить долгосрочную стратегию по ослаблению региональных князьков и Церкви; я делаю это, ублажая их плотское естество роскошью и великолепием, отчего бароны и епископы деградируют в безнадежных сластолюбцев; теперь этот урожай созрел и его можно собирать, а тем временем моя буржуазия процветает, и я способствую неспешному технологическому прогрессу.
Я опрокидываю в себя еще порцию виски и проглатываю тарелку хлопьев с молоком. Моя рука тянется к тому месту, где обычно лежит пачка сигарет, но пока еще я справляюсь с позывами и не сдаюсь. Очень хочется лизнуть спида, но я знаю, что если сделаю это, мне захочется закурить, так что оставляю эту мысль.
Мне в голову приходит блестящая идея, и я посылаю своих секретных агентов на базар и приказываю найти наркодилеров. Есть! Дилеров доставляют во дворец, и вскоре большинство из тех, с кем я возился, сидят у меня на крючке. Это, решаю я, куда как более действенный способ контролировать ход событий, чем просто убирать неугодных, что у секретных агентов обычно получается лучше всего. В четыре часа утра я закругляюсь и отправляюсь на боковую все еще в несколько перевозбужденном состоянии. Но уснуть не могу — из головы не выходит И.; через полчаса я сдаюсь и, отдрочившись, с облегчением засыпаю.
В здании тепло и пахнет псиной. Ты втаскиваешь его через дверь и запираешь замок. Гончие уже поскуливают и лают. Ты включаешь свет.
Псарня размерами с два гаража, неотделанные шлакобетонные стены. С потолка свисают голые лампочки. Между двумя рядами вольер тянется широкий центральный коридор — и его стены тоже из шлакобетонных блоков, они доходят до уровня головы и не заделаны сверху; пол в вольерах устлан соломой, а передок каждой представляет собой дверцу из легких металлических уголков и тонкой металлической сетки.
Пока все шло гладко. Поле и рощицу ты пересек сразу же после захода солнца, предварительно проверив место прибором ночного видения и убедившись, что большой дом темен и пуст. Коробка тревожной сигнализации, укрепленная высоко на фронтоне, мерцала мягким красным светом; ты заранее решил, что проникать в дом не будешь. Ты прошел по подъездной дороге. В сторожке тоже было темно; егерь вернется только после закрытия паба в деревне. Отойдя подальше, чтобы не было видно с главной дороги, ты ножовкой спилил деревце и уселся в ожидании. Рейнджровер появился на дорожке двумя часами позже. Он был один, все еще в городском костюме; ты оглушил его, когда он, выйдя из машины, рассматривал поваленное дерево; двигатель ровно урчал на холостых, и он не услышал, как ты подкрался к нему сзади. Ты сел за руль рейнджровера и просто переехал через дерево.
Ты волочишь его по бетонному полу, и его руки слабо шевелятся, наконец ты прислоняешь его к калитке одной из двух свободных вольер. Характер лая собак, когда они видят своего хозяина, меняется. Ты кладешь свой рюкзачок на бетонный пол, вынимаешь оттуда синтетические бечевки и, держа их во рту, пробуешь поставить его на ноги, но он слишком тяжел. Его веки подрагивают. Ты его отпускаешь, и он оседает и теперь снова сидит спиной к сетчатой калитке; его глаза начинают открываться, и ты оттягиваешь его голову за волосы вперед и снова оглушаешь. Он заваливается на бок. Ты засовываешь синтетические бечевки себе в карман. Думаешь. Гончие продолжают скулить и лаять.
Ты находишь шланг, подсоединенный к крану около входа; стаскиваешь шланг, перекидываешь один его конец через верх шлакобетонной стенки пустой вольеры, просовываешь через сетку и завязываешь у него под мышками. Он постанывает, когда шланг затягивается у него на груди; ты начинаешь подтягивать шланг, чтобы поднять его, но шланг обрывается, и он снова падает к калитке вольеры.
Ты чертыхаешься.
Внезапно тебя осеняет идея. Ты снимаешь с петель одну калитку и кладешь ее на пол рядом с ним. Затем перекатываешь его на калитку. Он издает звук, похожий то ли на стон, то ли на храп.
Синтетической бечевкой — по два куска в каждой из точек — ты привязываешь его запястья и коленки к металлической решетке. Ты сам опробовал эту бечевку; с виду она тонкая, но порвать ее тебе не удалось, и ты видел по телевизору, что полиция в США вместо наручников использует похожее приспособление. Ты только не уверен в прочности металлической сетки, а потому два куска бечевки, которые ты пропускаешь через разные ячейки в сетке, кажутся разумной предосторожностью. Собаки продолжают прерывисто лаять, но теперь как-то поспокойнее. Куском шланга, обернутым вокруг пояса, ты привязываешь его к прочной, уголкового профиля металлической укосине, укрепляющей калитку. Расстегиваешь на нем ремень и стаскиваешь с него брюки; он отдыхал на Антигуа в прошлом месяце, и у него хороший загар, правда уже начинающий бледнеть. Ты тащишь калитку по полу к стене пустой вольеры, потом садишься на корточки и поднимаешь калитку вместе с ним, ты дышишь тяжело, с хрипами, но поднимаешь ее еще выше, а потом опираешь ее верх о стенку вольеры, из которой ты вытащил калитку. Калитка стоит под углом примерно в шестьдесят градусов.
Он начинает приходить в себя. Ты передумал и теперь, передумав, решаешь, что говорить ему не к чему, достаешь из рюкзачка изоленту и заклеиваешь ему рот, обмотав лентой вокруг шеи и пропустив ее через ячейки, так что его голова теперь тоже плотно привязана к калитке. Из-под его светлых длинных волос появляется струйка крови, она стекает по затылку и капает на воротник рубашки.
Он стонет носом, а ты тем временем извлекаешь из рюкзачка две газетные вырезки и тюбик клея и приклеиваешь статьи на шлакобетонную стену прямо перед ним, по двум сторонам калитки. Собаки между тем встают на задние лапы, рычат и прыгают на сетку.
Заголовок первой статьи гласит: «Экс-министр замешан в скандале с поставками оружия Ирану», под ним шрифтом помельче: «Я считаю, что, если война между Ираном и Ираком будет продолжаться бесконечно долго, это только в интересах Запада».
Заголовок второй статьи гласит: «Персиммон поддерживает планы закрытия — „Интересы акционеров прежде всего“», а ниже: «Через пять лет после того, как субсидии израсходованы, сокращено 1000 рабочих мест».
Ты ждешь, когда он придет в себя, но он не торопится. Ты сделал выводы из того факта, что его дом расположен вдалеке от других, и теперь решаешь вместо принесенного тобой браунинга с глушителем воспользоваться дробовиком, который лежит у него в багажнике рейнджровера. Ты идешь к машине, берешь дробовик и коробку с патронами. Входишь на псарню и закрываешь за собой дверь.