Вечером, очнувшись от кратковременного забытья, отдаленно напоминающего сон, я выбрался из своего убежища. Дородная, чисто промытая луна освещала небольшой дворик с черной норой подворотни. Полные лужи после прошедшего недавно дождя сверкали отраженным от окон светом. Я подошел к лужице, которая показалась мне поглубже, и с удовольствием ощутил на своем лице прохладное касание влаги… Быстрым шагом, испуганно шарахаясь от черных теней прохожих, я зашагал по улице, засунув руки в карманы. Было холодно.

К дому Кэтрин я добрался в тот тревожный предрассветный час, когда краешек неба на востоке постепенно начинает розоветь, а свет звезд становится ярче, чем ночью, чтобы через несколько минут побледнеть и слиться с голубоватым предрассветным фоном… Только у Кэтрин я чувствовал себя в относительной безопасности — наверняка около моего дома с нетерпением юного любовника меня поджидает милицейская засада.

Девятый этаж — какая прелесть! Не надо даже мучиться, изобретая, как проникнуть в квартиру. У Кэтрин вот уж точно нет сигнализации (по крайней мере, еще недавно не было), и мне не грозит быть застуканным нарядом милиции.

Шатаясь от усталости и перенапряжения, я не спеша поднялся по лестнице, проник на чердак, вылез на крышу. Немного постоял, размышляя над тем, как за последние несколько дней мне осточертели крыши, лестницы, чердаки и, в особенности, мансардные окна. Потом прошелся по краю, примерился, где балкон нужной мне квартиры, и легко спрыгнул на железобетонный козырек над балконом… Глянул вниз. Хорошо, что темно, предутренний туман обвивает землю, и подножие дома теряется в невнятной мгле — иначе было бы слишком страшно.

Я лег на живот, перевесил ноги через край козырька, перевалился ниже и затем, чуть покачиваясь, повис на руках. Подо мной мирно спали девять этажей обыкновенного панельного дома.

Как славно, что квартирная хозяйка Кэтрин не удосужилась застеклить балкон! Иначе пришлось бы будить жильцов неприятным звоном битого стекла. Болтнув ногами в воздухе, я приземлился прямехонько на пол и отдышался — отлично, осталось совсем немного… Моя рука мягко надавила на хлипкую дверь, задвижка, державшаяся на одном шурупе, вылетела с коротким металлическим лязгом, и я, грохоча ботинками, как начинающий домушник, ввалился в комнату. Было темно и тихо. Совсем тихо. Так тихо, как это бывает только утром, перед рассветом. Я включил свет.

В комнате как будто ничего не свидетельствовало о разыгравшейся здесь недавно трагедии с похищением, в которой я лично участвовал. Все было в порядке, вещи стояли на своих местах, словно хозяйка вышла на минутку за хлебом, ожидая гостей. В небольшой вазочке перед зеркалом даже розовели цветы — хризантемы с томительно горьковатым осенним запахом. Совсем свежие.

Настороженно вслушиваясь в тишину, я с отвращением разделся, одежду запихнул в мусорное ведро и отправился в ванную мыться. После пребывания в мусоропроводе от меня несло, как от ассенизатора с тридцатилетним стажем.

Из рассеченной на лбу раны еще сочилась кровь. Я распахнул аптечку в коридоре и вывалил все ее содержимое на пол в поисках йода. Анальгин, противозачаточные таблетки, но-шпа, бинт, вата… Но что это? В моей ладони очутилась аккуратная коробочка с нарисованным на ней огромным, как будто удивленным глазом и надписью «Контактные линзы».

Неужели Кэтрин близорука? Никогда не замечал!.. На ладонь вывалились зеленые, синие, черные, коричневые и даже желтые кружочки. Зачем это ей? — растерянно подумал я и, забыв про желание смазать рану йодом, ссыпал всю эту роскошь обратно в коробочку и задумался.

Пора уже, наконец, экипироваться. Если меня здесь застукают, то пусть я буду хотя бы не в голом виде, как в прошлый раз. Где-то здесь должна валяться моя старая рубашка и рваные джинсы, в которых я как-то помогал Кэтрин чинить кран на кухне… Из шкафа вывалилась гора женского тряпья. Ого, футболка — это то, что надо. Спортивные брюки — тоже неплохо, правда, будут коротковаты, но ничего… Я оделся и почувствовал себя значительно увереннее.

Но где же моя рубашка? Может, Кэтрин зашвырнула ее на шкаф, чтобы при случае было чем вымыть пол? Я вытянул сверху картонную коробку с легким налетом пушистой пыли и запустил в нее руку. То, что я извлек оттуда, привело меня в кратковременный ступор — моя рука сжимала чей-то скальп! При ближайшем рассмотрении скальп оказался обыкновенным париком — такой прекрасный рыжий парик с роскошными мягкими кудрями. Потом за ним последовали русая коса, блондинистые накладные букли, черные кудри знойной брюнетки, последним на дне коробки остался лежать синий, почти до конца выдавленный тюбик. Я взял его в руки и ошарашенно прочитал вслух ярко-зеленую надпись:

— «Клей для париков».

Далее мелким шрифтом следовала инструкция: «Нанести небольшое количество клея по периметру парика, распределить тонким слоем, выждать не более трех минут, надеть. Внимание: состав водорастворим, горюч. Не нагревать выше пятидесяти градусов. Не разбирать. Беречь от детей».

— Что за ерунда! — Я отшвырнул коробку и задумался. Пора было кое-что прояснить…

Я подошел к столу, чтобы включить настольную лампу. Около пишущей машинки с началом английской статьи о русской мафии, которую я давно уже выучил наизусть, небрежно валялась сложенная пополам половинка ватмана. Автоматически я развернул листок и уставился на серый грифельный рисунок.

На нем была уже знакомая мне девушка с арбалетом, прекрасноокая охотница, застывшая на одном колене. Тетива натянута, стрела вот-вот готова сорваться и взлететь. Жесткие губы… Хищное выражение лица… Восточный разрез глаз… Это была Кэтрин!

Я закрыл глаза, вспоминая, как будто кошмарный сон, слова умирающего Толенкова. Передо мной вставало его меловое лицо. «Я — пас… Теперь твоя очередь… Расправься с этой бабой… От меня ей вот это. — Славка стреляет в окно. И потом: — Она втянула меня… Мне больше не жить…»

Я не верил своим собственным мыслям, я не верил листку бумаги, который дрожал в моей руке. Я не верил самому себе…

С ненавистью и тяжестью в груди, презирая себя самого за то, что собирался сделать, я сел в кресло, поставил на колени телефон. Противно кружилась голова, все плыло и таяло перед глазами. Неужели она… Она… Она… Я чувствовал себя предателем…