– Боже, это еще кто такой? – возмущается бабушка. – Где они находят этих ничтожных людишек?
– «В Кокфилд-холле в Саффолке», – читаю я, заглядывая в письмо через ее плечо. – Посмотрите сюда…
Показываю на короткий отрывок: «Ее Величество настаивает, чтобы леди Катерину и ее сына держали в полной изоляции. Никаких писем, подарков, посетителей и агентов от иностранных государств».
– И что же ей там делать? – спрашивает бабушка. – Разве они не знает, что Катерина уже в такой печали, что едва разговаривает? Она почти заморила себя голодом, редко встает с постели и все время плачет – неужели они не знают?
Я сглатываю приступ скорби при мысли о сестре, которая снова одинока и далеко от меня.
– Вы им сказали?
– Конечно, сказала. К тому же Сесил и сам все знает.
– Чего от нас хочет королева? Хочет, чтобы мы скончались в заточении и одиночестве в каком-нибудь отдаленном месте, где наша смерть от горя не вызовет недовольства?
Бабушка не отвечает. Смотрит на меня безучастно, будто ей нечего сказать. В пылу я высказала всю правду, и Кэтрин не в силах ее отрицать.
Двор возвращается в Хэмптон-Корт, однако мою бабушку не вызывают.
– Я не хочу, чтобы из-за меня на вас пала немилость королевы. Вам надо думать о своих детях, о Перегрине и Сьюзан, вы должны защищать их. Нельзя, чтобы и ваш дом затронуло неодобрение, преследующее всех кузин Елизаветы.
Склонив голову набок, Кэтрин усмехается.
– Знаешь, в моей жизни бывали моменты и похуже, – говорит она. – Я служила королеве, от которой Елизавета переняла всю свою ученость, предмет ее великой гордости. Служила королеве, которая показывала Елизавете, как нужно править. Служила королеве, которая составила молитвенник и научила Елизавету – а также твою сестру Джейн – богословию. Служила, когда ее обвинили в ереси и предательстве. Я никогда не забуду Екатерину Парр, и Елизавета меня не напугает.
– А я боюсь ее. – Признавшись, чувствую странное облегчение от духа противоречия, что пронизывал всю мою жизнь с того самого момента, как меня впервые использовали ради союзников семьи, отдали для брака с Артуром Греем, слишком маленькую для того, чтобы дать согласие. – Не стану притворяться храброй. Я боюсь ее. Думаю, она уничтожит меня. Или уже уничтожила. Елизавета всегда желала смерти мне и Катерине.
Моя внушающая уважение бабушка отвечает широкой улыбкой.
– Выживай, – напоминает она. – Выживай и надейся на лучшее.
Настали не лучшие времена для наших единоверцев во Франции. Под давлением своей семьи Гизов король подвергает гонениям людей нашей религии, а они организуют религиозное восстание. Конечно, Англия как главная протестантская держава должна отправить гугенотам оружие и деньги вместе с армией для свержения правителей-католиков. Однако Елизавета, как всегда, любое дело завершает только наполовину. Она знает, что обязана предотвратить убийство единоверцев французскими католиками, но протестанты Шотландии свергли ее кузину, французскую королеву Гиз, и Елизавета не потерпит угроз своей власти. Знает, что должна быть врагом Папы, который, как говорят, подвергнет ее анафеме, то есть объявит человеком презренным, которого можно законно убить. При этом Джон Нокс, протестантский лидер в Шотландии, называет ее и Марию «чудовищным женским режимом», неспособным править, и призывает всех здравомыслящих мужчин восстать против них. Подобное неуважение так задевает королеву, так сбивает с толку, что она испытывает к Джону Ноксу еще большую ненависть, чем к Папе, и считает, что должна объединить женские силы с Марией и выступить против него.
Я посылаю сестре записку, которую доставляет самый надежный человек Ричарда Берти, спрятав в чулке. Добравшись до Катерины, послание определенно провоняет его потом. Не знаю, сможет ли она ответить. Я не представляю, как она себя чувствует и доживет ли до получения письма.