– Нет. Но контактные линзы будут.

Он разбивает стеклянную дверь, и мы входим. Я иду прямо к задней стене, где обнаруживаю шкафы с образцами. Просматриваю пачки и беру все в диапазоне четверти диоптрий от моего рецепта. Однодневные, длительного ношения – любые. По моим оценкам, их должно хватить как минимум на год. Наполняя рюкзак, я нащупываю что-то в кармашке для плеера и извлекаю комплект с микрофоном. Небольшая бесполезная коробочка. Я бросаю ее на пол и укладываю в кармашек дополнительные упаковки. Потом мою руки в питьевой воде, с мылом. В последнее время бутилированная вода достается нам настолько легко, что я даже могу мыть ею руки. Тем не менее храню обеззараживающие капли, взятые в магазине: неизвестно, что у нас впереди. При мытье мне почти удается разогнуть пальцы правой руки. Может, ей все-таки становится лучше.

Я никогда не вставляла контактные линзы левой рукой. Смотрю в зеркало в кабинете для подбора очков и смиряюсь с исхудавшим, пустым лицом, которое за мной наблюдает, а потом открываю первый крошечный контейнер. Даже вынуть линзу и положить ее на указательный палец левой руки сложно, а когда мне наконец это удается, линза упорно цепляется за ресницы. В конце концов она проскальзывает между ними, соприкасается с моим глазом – и выскакивает мне на щеку. Мне приходится укладывать ее заново, и во второй раз это ничуть не легче. Еще одна неудачная попытка, и еще одна, а потом наконец – наконец-то! – линза скользит и становится на место, вызывая жжение. Вторую линзу я вставляю почти так же долго, а потом она складывается на глазу. Я чуть не ослепляю себя, пока ее выуживаю. Я словно вернулась в шестой класс, когда сражалась со своей первой парой контактных линз и выбежала к школьному автобусу со слезами, лившимися из настрадавшихся глаз. Но я не ребенок, и мне не надо спешить на автобус.

Автобус!

Я ведь шла мимо настоящих детей, слепая. Словно это был пустяк.

На что я наступила?

На кого.

Я плюхаюсь в скрипучее кресло для пациента и закрываю лицо руками. Кажется, вся моя оставшаяся жизнь будет мольбой о прощении, и при каждом шаге вперед придется испытывать мучительное чувство вины из-за предыдущего.

Я отдыхаю, пока не нахожу в себе силы для следующей попытки, чтобы сосредоточиться на чем-то таком обыденном и конкретном, как контактная линза. Я возвращаюсь к зеркалу и, наконец, пластик и роговица приходят в контакт. Я моргаю, помогая линзе встать на место – и внезапно все становится таким четким, что я поражаюсь.

Нахожу Бреннана у передней витрины: он примеряет солнечные очки.

– Хорошо смотрятся, – говорю я ему старательно.

Очки нелепые: громадные стекла, ярко-желтая оправа. Мне кажется, они женские, но кто знает – и какое это имеет значение?

Он передвигает очки себе на макушку, решив их присвоить.

– Спасибо, – говорит он.

Мы выходим из магазина и идем по дороге в северном направлении. Повсюду вокруг пустота, уныние, мусор и неподвижность. Пространство просто огромное. Масштабы подавляют. Не знаю, как отнестись к тому, что у меня разбились очки: стоит ли мне испытывать радость или возмущение. Хотя кто знает – может, я цеплялась бы за этот обман, даже если бы могла видеть. Мозг способен на поразительные подвиги ради самозащиты: это удивительный и ужасный орган. Вряд ли мне когда-нибудь удастся полностью разобраться в тех путаных и сбивавших с толку днях. Я предпочла бы просто их забыть.

Мы с Бреннаном идем пешком, несмотря на то что вокруг полно брошенных машин. Мы идем пешком, потому что машины для этого мира стали слишком громкими: мы без слов уговорились идти пешком… Откуда мне знать: может, на всем свете, кроме меня, уже никто не умеет водить машины.

К вечеру глаза у меня устали и зудят: они отвыкли от контакта, отвыкли видеть. Эти линзы – однодневные. Я бросаю их в костер, и они исчезают.

– Они сильно все меняют? – спрашивает Бреннан, снова ставший размытым пятном.

Я киваю. Закрываю глаза, тру виски. Костер трещит.

– Бреннан, – говорю я, – прости меня. Я не знала, насколько все ужасно. Я не хотела об этом говорить… раньше. Но я прошу у тебя прощения.