Но столько других ее не заслуживали. Бессмысленное замечание. Здесь нет объяснений, нет причин. Есть только то, что есть. Системы столкнулись, взаимоуничтожились, оставив меня, невезучую одиночку. Миры рушатся, а я – свидетель происходящего.

– Спасибо тебе, – говорю я. Не испытываю никакой благодарности, но, возможно, именно это надо услышать Бреннану – а ведь он тоже остался один. – Спасибо, что спас мне жизнь.

Мою бесполезную, пустую жизнь – но хотя бы этот мальчишка теперь не один.

Мы проходим по мосту, поднырнув под шлагбаум электронной оплаты проезда, и взламываем старинное здание заставы, чтобы там переночевать. Я знаю, что ко мне придут кошмары, и потому не засыпаю. И время от времени расталкиваю Бреннана, потому что, кажется, так положено при сотрясениях. Его это скорее раздражает, чем радует, и я принимаю это за добрый знак.

Разбудив Бреннана в четвертый раз, я тихо крадусь на улицу и приваливаюсь к стене у двери. Моя одежда отяжелела от засохшей крови, и этот груз придавливает меня к земле.

– Мне тебя не хватает, – шепчу я.

Наши дети родились бы с голубыми глазами. А что потом?.. Они могли стать зелеными, или карими – или, удивив нас, остались бы голубыми. Какие бы у них были волосы: черные, темно-каштановые, русые… А может, того чудесного темно-рыжего цвета, который я видела у твоей матери на тех фотографиях, где ты совсем маленький? Теперь уже не узнать. Брось жребий, роди ребенка. Надейся, что наследственность будет хорошей. Что, если… Кто знает. В этом трусливом новом мире вопросы превращаются к декларации. Наши дети никогда не родятся. Но эта потеря – пустяк, несравнимый с потерей тебя.

Дверь рядом со мной скрипит. Поднимаю взгляд и ощущаю, как у меня щиплет глаза, как сдавливает грудь. Чувствую, как меня трясет. Физиология знания.

Бреннан садится рядом и молча приваливается ко мне. Я чувствую, что он тоже дрожит.

Ночь проходит. Следующие два дня лишены событий и мучительно медленны. Я пристально наблюдаю за Бреннаном и пытаюсь на ходу опознать птиц по голосам. Что угодно, лишь бы напрямую не думать о муже, потому что стоит мне это сделать, и я ощущаю, что вот-вот сорвусь. Однако с неба ко мне несется крик канадской казарки в его исполнении, а когда какое-то неясное движение впереди разъясняется щебетом стайки гаичек, я вижу только, как муж просыпает зерна, наполняя на дворе кормушку для птиц. В снах я постоянно иду куда-то, одна. Когда я бодрствую, рядом со мной паренек, а запустение вокруг нас больше не кажется удивительным, даже когда мы выходим на улицы, которые мне знакомы. Я не вынимаю линзу из кармана. Не хочу видеть, что стало с моим домом.

До моего дома остается около четырех километров, когда солнце заходит. Все тело одеревенело. Все болит. Руке лучше не стало. Бреннан разбивает окно в небольшом доме и помогает мне зайти. Переступая через порог, я шепчу извинения. Пусть владельцы дома мне не знакомы и мертвы, но они были моими соседями.

Из-за болей и близости к дому я не могу спать. Ложусь на ковер и пялюсь в тот пятнистый сероватый туман, в который моя близорукость превратила потолок. Бреннан всю ночь храпит. Я думала, что после супермаркета его кошмары вернутся, но он вроде бы в порядке. Настолько в порядке, насколько можно в данных обстоятельствах. Ему получше, чем мне, – а может, просто так кажется, потому что я слышу только свои собственные мысли и вижу только свои сны. Я держу на руках наше голубоглазое дитя, оберегая его от беснующейся толпы, а потом невидимое лезвие впивается в меня со спины и протыкает нас обоих.

Утром я еле встаю, и только через час невероятно медленной ходьбы мои мышцы немного разогреваются. Теперь мы почти на месте. Проходим мимо моего любимого кафе и антикварного магазинчика, который работал по совершенно непредсказуемому расписанию, зависевшему исключительно от настроения владельца. Пожилая соседка рассказала мне, что этот странный магазинчик как-то изумил ее, открывшись в Рождество. Она нашла там фарфоровый чайный сервиз – точно такой, какой когда-то был у ее матери и пропал при пожаре.

– За пять долларов, – сообщила она мне, дымя сигаретой. – Это было рождественское чудо.

Мать не разрешала ей пользоваться тем сервизом, и теперь, по ее словам, обладание им сделало ее почти невыносимо счастливой. Я спросила ее, пользуется ли она им каждый день, чтобы наверстать упущенное, и она посмотрела на меня, словно на дьявола.

– Я им не пользуюсь, – возмущенно сказала она.

Я щурюсь, на ходу заглядывая в витрины. Там выставлены запыленные старые поваренные книги и винтажная кухонная утварь: блендер, стойка для кухонных ножей с узором из ромашек и одной-единственной лопаточкой, синий чугунный сотейник…

Через полчаса мы выходим на мою улицу. Ветер гонит по асфальту мусор. Я останавливаюсь. Бреннан делает еще несколько шагов, не заметив этого.

– Майя? – окликает он меня, поворачиваясь.

Мне виден слева наш почтовый ящик – до него осталось еще четыре дома.