Боронишинской волости

Если посмотреть на старую карту Мологского уезда, то видно, как река Молога делает изгиб при подходе к городу, то, что мологжане называют «дать колено», или «дать кулигу». Кулига — слово старинное, в Новгородской и Костромской областях, так же как и в Ярославской, обозначало местность, расположенную внутри этого колена. В Вятской губернии кулигой называли починок, выселок или деревню в лесу, так что выражение «у чёрта на кулижках», т. е. неведомо где, очень далеко, как раз и пошло от слова «кулига».

Отец Павел, будучи шесть лет заключенным Вятлага, конечно, не мог не знать вятского значения слова «кулига». Не раз, должно быть, вспоминалась ему и родная Кулига — это уже собственное название местности внутри Мологского колена, которое оканчивалось у Афанасьевского монастыря, а к северу от него одна за одной шли кулигские деревни, начиная с Подмонастырской Слободы и Большого Борка, где родился отец Павел, и заканчивая деревней Чернятино, за которой тянулось вдоль реки Мологи Конское озеро.

Деревня Большой Борок находилась в двух верстах от монастыря на речке Уймице (по-старому — Ульмице). И Большой Борок, и соседние с ним деревни Малый Борок, Новосёлки и Бортница имеют историю в несколько столетий, тесно связанную с Мологским Афанасьевским монастырём. Перепись начала нашего века насчитывает в Большом Борке 58 семейств, из них Бабушкиных — 13, Усановых— 11, Земсковых— 5, Нориновых и Рябковых — по 4. Как пишет отец Павел: «Когда-то в деревне Колымой Борок проживал крестьянин Терентий (Терека), на что указывает то, что в деревне Большой Борок до коллективизации был Терехин десяток, как-то: Усанов десяток, Бабушкин и так далее. У этого Терентия был сын Алексей, у которого была кривая супруга Фекла Карповна» Так начинается батюшкина родословная — «Родословный корень Груздевых, в старые годы Терехиных, происходивших из деревни Большой Борок Ярославской губернии Мологского уезда Боронишинской волости»

Я пытаюсь представить себе этот кусочек Мологской земли — Кулигу, обрамленную с северо-востока рекой Мологой, а с запада — старинным Череповецким трактом, густо населённую деревнями, богатую лугами и лесами, причем во время весеннего разлива почти вся Кулига покрывалась водой, так что только Афанасьевский монастырь, стоявший на возвышенном месте, да Подмонастырская Слобода оставались свободными от весенних вод, в то время как от деревни к деревне плавали на лодках и на плотах. Весной в ожидании большой воды жители деревень дежурили по ночам, скотину заранее переводили на поветь, выбирали картошку из высокого подвала, закрепляли заборами сараи. Что интересно: иной дом затопит наполовину — один край в воде, а другой на земле, так что лазали через окошко. Вода стояла с неделю, а потом быстро сходила. Смотришь — заливной луг, на нем едут в лодке, и вдруг — аух! — лодка на мели, а вода сошла, тут же и рыба бьет хвостом. Сразу сухо, так что никаких калош ни у кого сроду не бывало. А земля-то заливная такая богатая, что «картошку не тяпками подсыпали, бывало, а руками! Вот какая земля». Мологский Афанасьевский монастырь, от которого, собственно, и начиналась Кулига, стоял, как уже было сказано, на возвышенном месте к северо-востоку от города Мологи. С восточной его стороны протекала река Молога, впадающая в Волгу версты через две, далеко за Волгою и Мологою простирались обширные луга. С западной стороны прилегали к монастырю поля и луга, за которыми шёл густой высокий лес. У стен Мологского Афанасьевского монастыря начиналась Подмонастырская Слобода, а далее дорога шла между овсяных полей в деревню Большой Борок, где в начале века имелись две мелочные лавки, кузница, а также маслодельное заведение. По соседству с Большим Борком находилась деревня Новосёлки, откуда родом мать о. Павла — Александра Николаевна, урождённая Солнцева. После коллективизации в Новосёлках разместился Кулигский сельский Совет. За д. Новосёлки дорога поворачивала налево вдоль речки Уймицы, которая извиваясь, пересекала Кулигу и вливалась в реку Мологу около стен Афанасьевского монастыря.

«Живописные луга долины Уймицы были богаты щавелем, диким луком, а по весне сладкими опестышами, — пишет в своих воспоминаниях уроженец Кулиги Г.И. Корсаков — Среди лугов за Уймицей находилось несколько небольших, богатых рыбой и чистейших озёр. (…) За мостом дорога шла вдоль изгороди, за которой на пригорке стояли дома Старой Бортницы. Можно было раздвинуть жерди, пройти по тропинке мимо колодезного журавля и увидеть уходящую вправо улицу. Из-за берез, рябин и черемух смотрели избы глазами-окнами на дорогу, на заливной луг перед рекой Мологой и темнеющей вдали ивовый тальник на острове р. Мологи. Окна с резными наличниками возвышались далеко от земли. Почти все дома были покрыты дранкой, а длинные дворовые пристройки — чаще всего ржаной соломой. Неказистый частокол или заросли боярышника отделяли усадебные участки от улицы. Между домами кое-где виднелись трубы бань».

Кулигские деревни тесно располагались вблизи монастыря, внутри кулигского «коленца», так что жители этих деревень роднились друг с другом, как мы видим и в «Родословной» Груздевых. Прадед о. Павла Алексей Терентьич с «супругой Феклой Карповной» имели шестерых детей — «два сына и четыре дочери: первый сын был Иосиф (Осип) Алексеевич, который женился на Александре Васильевне из деревни Старое Верховье». Эта деревня находилась недалеко от самого крупного селения Кулиги — Замошье. В Старом Верховье до революции насчитывалось 73 дома. Иван Осипович, сын Иосифа Алексеевича, был женат «на девице из Боронишинского прихода Александре», у них родились двое детей — Николай и Мария. «Иван Осипович был рыбак, как-то зимой поехал на реку Мологу ловить рыбу и при спуске с горы напоролся на пешню, отчего и умер. Жена его Александра перебралась к родственникам в Питер, а там Бог знает, что с ней стало, ведь Питер-то большая деревня»

Кроме сына Ивана, у Осипа Алексеевича и Александры Васильевны («Вавилихи» что из Старого Верховья) были дочери Анна, Александра (по прозвищу «Краля») и Евдокия. О них о. Павел пишет:

«Анна Осиповна замуж не выходила, прожила всю жизнь в труде да молитве в Мологе, у купца Блатова горнишной, а потом взяла и мать Вавилиху к себе. Обе похоронены на кладбище г. Мологи..

Александра Осиповна (Краля) была выдана в замужество в деревню Новое Верховье за некоего Павла, а происхождение его не знаю. Кто у них были дети? Не знаю.

Евдокия Осиповна вышла в замужество в деревню Замошье за Николая Алексеевича Власова (Пашина). Был у них сын Александр, работал в торговой сети, вроде были и другие, но помню плохо.

Сам Осип Алексеич был с одной рукой, а вторую оторвало на мельнице в Рыбне у Годунова, где он работал крупчатником. Избенка была капельная, два окна на юг и два на восток и крыта соломой. В огороде в самом центре росла огромная рябина и всё глушила своей тенью» От Старого до Нового Верховья примерно с версту. Дети со всех деревень, кроме Большого Борка и Подмонастырской Слободы, ходили на учебу в Замошье, где в 1892 году открылась двухклассная школа на пять отделений, здесь работали четыре учителя и священник. А из Большого Борка и Подмонастырской Слободы дети обучались в Афанасьевской церковно-приходской школе. Там учился и о. Павел. Одноэтажная, деревянная, широкая, выкрашенная в красивый сиреневый цвет, школа напоминала сказочный домик. В ней было всего два класса, а о. Павел и вовсе проучился один год. Афанасьевская церковно-приходская школа находилась рядом с монастырем, тут же за высокой оградой располагалось монастырское кладбище, где росли кедры, так что во время перемен мальчишки лазали за ограду и рвали кедровые шишки.

В Мологском Афанасьевском монастыре жила родная сестра бабушки о. Павла, в монашестве Евстолия, которая была старшей на скотном дворе. Самих же деда и бабку о. Павел описывает так: «Второй сын Алексея Терентича был Иван Алексеевич Груздев. Старичок среднего роста, небольшая русая борода, проницательные карие глаза и неизменная трубка-носогрейка. Волосы подстрижены под горшок, старенькие русские сапоги, плохонькой пиджак и старый картуз и с утра до ночи работа да забота. Земли было один надел, а семья — два сына, четыре дочери, мать-старуха, сестра девка-негуляха да самих двое, а урожаю 2 мешка ржи, 4 — овса, 2 пуда льнянова семя, 20–25 мешков картошки, 8 ведер серой капусты да 2–3 ведра белой, пудов 200–250 сена, на дворе корова, лошади не бывало. Вот это всё, что давал надел земли на семью из 10 человек и приходилосяуходить на заработки на сторону. Летом Иван Алексеич работал в Рыбне, на «Туерах», это такое водное судно, которое передвигалось при помощи цепи, лежавшей на дне реки, а маршрут их был с Рыбны по Волге до Копава, а по р. Шексне до Карпунина.

Какую работу дедко выполнял на туерах, я не помню, но хорошо помню, как бабушка брала меня с собой, когда она ездила из Кулиги к нему за получкой. Зиму дедко работал в Мологском Афанасьевском монастыре — по хозяйству, чинил конскую сбрую, инвентарь, заготовлял дрова и выполнял другие работы, за что получал приличное жалованье, на которое содержал свою семью. Иван Алексеевич Груздев умер 30 марта 1920 года, похоронен на приходском кладбище Афанасьевского монастыря.

Супруга его была Мария Фоминишна, урожденка Петрова из деревни Новое Верховье. Это была плотная, физически развитая женщина, от природы процентов на 40 глухая, с бородавкой на левой щеке. Жизнь проходила — работа да забота, лето в поле, зима — пряла, ткала, внучат подымала. Померла бабка в деревне Борок в 30-х годах и похоронена на городском кладбище г. Мологи».

«Работа да забота» — вот главное, что запомнилось о. Павлу. Кулигские крестьяне трудились до седьмого пота, но урожаю едва хватало до весны: несмотря на богатые почвы здешнего междуречья, земли было мало, на квадратный километр сельхозугодий по переписи 1917 года в Боронишинской волости приходилось 107 человек (для сравнения, в Голландии с ее интенсивной технологией в те же годы было 80 человек на кв. километр). Поэтому искали заработка на стороне, многие кулигские крестьяне-отходники работали в Мологе и Рыбинске — на извозе, в судоходстве (как Иван Алексеевич Груздев) или на лесопильных заводах. А женщины — «лето — в поле, зима — пряли, ткали…»

Почти каждая семья выращивала лен. Его обмолачивали и семена отправляли на маслобойню. Маслобойня была в Мологе, а после революции и в деревне Новоселки открылась «Маслобойня общества потребителей». Как привезут это масло льняное в глиняных кувшинах — а оно такое душистое! «Два пуда льнянова семя», — рачительно перечисляет О.Павел. Из «льняного семя» получали масло и дуранду (прессованный жмых), а из льняной соломы вычесывали кудель, из которой пряли пряжу. Бабушка Марья Фоминишна была большая мастерица. Солому били на мялках так, что со стебля отлетала кости-га — крепкая коричневая оболочка. Длинное льняное волокно трепали, и оно становилось как шелковое. В долгие зимние вечера пряли пряжу. С веретен пряжу перематывали в моты, затем распетливали на воробы («глаза как на воробах», т. е. так и ходят кругом), навивали на вьюшки, с них — на шпульки, затем — в челнок, для тканья. Как начинается Великий пост, берутся ткать. Для выделки льняного полотна служил огромный деревянный ткацкий станок, причем разборный. Если его собрать, то он занимал пол-избы. Двоюродная сестра о. Павла Татьяна Васильевна Осипенко (урожденная Кузнецова), крестным ее отцом был Александр Иванович Груздев, он же брат ее матери Александры Ивановны, вспоминала, как обе ее бабушки — и Марья Фоминишна по матери, и Аграфена Александровна по отцу — ткали в Великий пост. Вытканный новый холст назывался «новина». «Успевали наткать и выбелить на насту эти новины. Как солнце начинает припекать — так образуется наст, а снег-то раньше чистый был, без нынешней копоти. У нас всё чистое было — земля, рыба, леса».

«Вот тебе, матушка весна, новая новина», — говорили, расстилая холсты. Новиной назывался и первый урожай в году, первое зерно, «поехали попы новину собирать», — т. е. по обычаю с крестьян. «Не отсыпав попу новины, хлеба не продавай». «Есть новина (новый холст), так попу посылай». Крестьянские пословицы и поговорки показывают отношение земледельцев к духовным лицам: оно одновременно и уважительное, и ироничное. «Летела муха-горюха, да дунула в ухо стару старику за нову новину». Как все эти прибаутки напоминают о. Павла! Так он оттуда и есть родом… А какие песни пели — и за работой, и в праздники! Голоса у всех Груздевых были отменные. Как соберутся на именины — и дедовья, и братовья, и бабки, и тетки — запоют старинные песни. А потом и в пляс пустятся. «Тётя Саня (мать о. Павла) как пойдет, бывало, плясать — по одной пятке стукнет, по другой стукнет! Простые ведь, деревенские…»

«Два мешка ржи и четыре — овса» — зерновых получали очень мало. Вешние воды заливали поля, поэтому озимые (рожь) сеяли только на высоких местах, да и яровые (овес и ячмень) не всегда давали урожай.

Дед и бабка о. Павла хоть и жили бедно большим семейством на одном земельном наделе, но не голодали — была картошка, была корова-кормилица, и сена накашивали 200–250 пудов. А лугопастбищные травы Кулиги славились далеко за пределами мологского края. Кормил и кулигский лес. За грибами, «за солониной», ездили на лошадях с огромными гумёнными корзинами. Так же и за клюквой, которой здесь за день набирали целый воз. Ходили и за вёшницей, т. е. за весенней клюквой — она из-под снега особенно вкусная, крупная, темная. «Сделают котомки с веревкой — как рюкзаки за спиной. Еще и корзинки брали. Котомку на елочку повесим, ягоду собираем». А по бруснику ходили — «одну корзину волоком и маленькие еще корзиночки. Большую-то ставим, а маленькие насыпаем. Так места негде ступить, всё красно. Леса богатые — сосны словно свечки». Вот только сахару не на что было купить. Так бабушка Марья Фоминишна бруснику парила в глиняных корчагах, зальет водой — и задвинет в печь. Печи были огромадные, русские, рабочие, спали на них по пять-шесть человек — всей семьей.