— Не могу сказать, чтобы меня это удивило. О том, что нас соединило, уж точно не стоило распространяться.
Он отпил пива с сосредоточенностью человека, редко предающегося этому удовольствию. Кем бы ни был Гольц, он не принадлежал к речникам. Невысокого роста, узкоплечий человечек со сморщенным лицом сутулился, словно на него постоянно дул холодный ветер. Водянистые серые глаза прятались в скоплении морщин, и смотрел он скорее искоса, чем прямо.
— Откуда вы знаете моего деда?
Ответ Генриха Гольца и история, которую он рассказал, изменили жизнь парня. Теперь он понимал, почему ему так не повезло с детством. Но это лишь подогрело его ярость. Деда он не простил, зато как будто увидел свет в конце тоннеля. Наконец-то он обрел миссию, которая уберет ледяную хватку страха, слишком долго мешавшую ему получать то, что другим дается просто так.
Вечер в Гейдельберге стал всего лишь следующим этапом в его замысле. О том, что он тщательно все продумал, говорило отсутствие полицейских и его пребывание на свободе. Значит, он не допустил никаких более или менее серьезных ошибок. Однако первая экзекуция многому его научила, и в будущем кое-что он будет делать совсем по-другому.
Он верил, что у него большое будущее. Небольшим краном молодой человек поднял блестящий «фольксваген-гольф» с задней палубы «Вильгельмины Розен». Потом проверил в сумке, не забыл ли он чего: блокнот, ручка, скальпель, запасные лезвия, клейкий пластырь, тонкая веревка и воронка. Маленькая банка с формалином надежно закрыта. Всё на месте и в полном порядке. Он взглянул на часы. Чтобы добраться до Лейдена, времени хватит. Он положил мобильник в карман и стал переносить машину на пристань.
6
Аплодисменты накрыли волной Даниэля Баренбойма,[5] когда он повернулся к оркестру и жестом поднял его. «Лишь Моцарту дано пробуждать такую любовь к людям», — думал Тадеуш, беззвучно хлопая в ладоши в глубине отдельной ложи. Катерина любила оперу почти так же, как любила наряжаться в преддверии вечера, который собиралась провести в «Штатсопер». Кому какое дело, откуда берутся деньги? Значение имеет лишь то, как их тратят. А Катерина понимала в этом толк, и жизнь всех, кто находился с ней рядом, становилась особенной. Идея купить лучшие места в опере принадлежала ей, хотя Тадеушу тоже не приходило в голову возражать против этого. Вот и сегодня вечером он как будто совершал ритуал. Ему ни с кем не хотелось общаться, и меньше всего с хорошенькими женщинами, которые в фойе перед началом спектакля выражали ему свое сочувствие.
Ожидая, когда зрители покинут зал, он не сводил невидящего взгляда с занавеса. Потом встал, одернул классический смокинг, надел соболиную шубу и, достав из кармана мобильный телефон, включил его. В конце концов он одним из последних покинул оперный театр и оказался на улице весенним звездным вечером. Обойдя несколько групп людей, которые обсуждали увиденное и услышанное, он свернул на Унтер-ден-Линден и зашагал в сторону освещенных прожекторами Бранденбургских ворот и нового Рейхстага, сверкавшего огнями чуть правее. До его апартаментов в Шарлоттенбурге надо было пройти две мили, однако в этот вечер ему захотелось прогуляться по берлинским улицам, вместо того чтобы закупоривать себя в машине. Ему, как вампиру, требовалось вливание жизни. Пока еще у него не было сил на светские игры, но город был насыщен энергией, которая подпитывала его.
Едва Радецкий миновал Советский военный мемориал возле Тиргартена, как зазвонил телефон. С досадой он вытащил его из кармана:
— Слушаю!
— Босс!
Тадеуш Радецкий узнал глубокий бас Дарко Кразича.
— Слушаю, — повторил он. У него было правило не называть имена по мобильному телефону: слишком много развелось зануд, которые не находят ничего лучшего, как записывать чужие разговоры.
И это помимо государственных служб, которые продолжают прослушивать своих сограждан, словно красная угроза не ушла в прошлое.
— У нас проблема, — сказал Кразич. — Надо поговорить. Где встретимся?
— Я иду домой. Через пять минут буду около колонны Победы.
— Там я тебя и перехвачу.
Кразич отключился, а Тадеуш тяжело вздохнул. На минуту он остановился, глядя на небо сквозь ветки деревьев с набухающими почками.
— Катерина, — тихо произнес он, словно обращаясь к живой женщине. В такие моменты, как этот, он задавал себе вопрос, исчезнет ли когда-нибудь пустота, образовавшаяся в его жизни. Пока ему с каждым днем становилось только хуже.