— Это так.

— Вы можете припомнить более жестокое преступление?

Она помолчала несколько секунд, мысленно проводя ревизию минувшего полувека, потом медленно покачала головой:

— Нет, не могу.

— Видели ли вы когда-нибудь хоть одного Пэджита?

— Нет. Они предпочитают не покидать остров, так было всегда. Даже их негры оттуда не выходят: гонят виски, исполняют свои вудуистские обряды и занимаются разными другими глупостями.

— Вудуистские?

— Да, по нашу сторону дороги это знают все. И никто не имеет дела с пэджитовскими неграми. Никогда не имел.

— Люди, живущие по эту сторону железной дороги, верят, что Дэнни Пэджит изнасиловал и убил женщину?

— Те, кто читает вашу газету, безусловно, верят.

Это поразило меня больше, чем она могла представить.

— Мы лишь излагаем факты, — чопорно заметил я. — Парень арестован. Ему предъявлено обвинение. Он ждет суда в тюрьме.

— А как же быть с презумпцией невиновности?

Я поежился:

— Ну да, конечно.

— Вы считаете, что было справедливо помещать фотографию, где он в наручниках и окровавленной рубахе? — Ее чувство справедливости потрясло меня. Какое, казалось бы, дело ей или любому другому чернокожему жителю Нижнего города до того, чтобы с Дэнни Пэджитом обращались по справедливости? Мало кто когда бы то ни было волновался из-за несправедливого отношения полиции или прессы к черным обвиняемым.

— Но ведь рубашка уже была в крови, когда его привезли в тюрьму. Не мы ее испачкали. — Этот маленький спор никому из нас не доставлял удовольствия. Я с трудом сделал глоток чая: в желудке просто не оставалось места.

Мисс Калли одарила меня одной из своих фирменных улыбок и взяла на себя инициативу сменить тему:

— Как насчет десерта? Я испекла банановый пудинг.

Отказаться я не смог, но и съесть что-нибудь еще — тоже, поэтому прибег к компромиссу: