— Рисковать своей шкурой за сорок три долларав месяц, — сказал Коэн, не отводя взгляд. — Это говорит либо о совершенно непроходимой тупости, либо об огромной, безграничной храбрости…

— Не вижу разницы, — сказал Ринсвинд, выходя наружу. — Слушайте, я понимаю, драматический момент и все такое, но это все не шутки. Если этот… бочонок взорвется здесь, то он действительно разрушит мир. Он… проделает что-то типа дыры и вся магия утечет прочь.

— Ринсвинд? — спросил Коэн. — Ты-то что тут делаешь, старая ты крыса?

— Спасаю мир, — Ринсвинд закатил глаза. — Опять.

Коэн засомневался, но герои не так просто отступают, даже перед лицом Кодекса.

— Что, все правда взорвется?

— Да!

— Не так уж это и много, — пробормотал Коэн. — Мир по сравнению со всем остальным…

— Подумайте о маленьких хорошеньких котятках… — начал Ринсвинд.

— Щеночках, — шепнул Моркоу, не отрывая взгляда от Коэна.

— То есть щеночках. Э? Подумайте о них.

— Ну. И че с ними не так?

— О… да так. Ничего.

— Но все умрут, — сказал Моркоу.

Коэн пожал своими иссохшими плечами.

— Все умрут, рано или поздно. Мы всегда это говорили.

— Никого не останется, чтобы помнить, — сказал менестрель, как бы сам себе. — Если никто не выживет, то никто не будет помнить.

Орда повернулась к нему.

— Никто не будет помнить, кем вы были и что вы делали, — продолжал он. — Ничего не останется. Не будет песен. Никто не будет помнить.

— Ладно, — вздохнул Коэн, — допустим, вы правы. Я не…