— Почаще наряды проверяйте, — посоветовал майор. — Кустарники да овраги у реки надежно прикрыли?

Остапчук осторожно положил на аппарат трубку.

«Ни слова о море, — подумал капитан. — А раньше всегда предупреждал».

Остапчук закурил. Подойдя к окну, чуть приоткрыл форточку, прислушался. И хотя море было далеко, даже здесь, на заставе, слышался шум прибоя. Через равные промежутки волны гулко били о скалы по всему побережью. И Остапчуку тоже вдруг показалось маловероятным, чтобы в такую ночь нарушители попытались высадиться на побережье. Мысль эта раздражала капитана, однако он все чаще возвращался к ней.

Набросив на плечи шинель, вышел во двор. Дождь, казалось, утихал, но ветер бил все сильнее, временами в тучах появлялись разрывы, обнажавшие куски звездного неба. Земля под ногами расползалась, в лужах чернела вода, с оголенных берез ветер густо сыпал тяжелые капли. Постояв немного, Остапчук направился в казарму. Людей там почти не осталось, спали лишь те, кому в наряд после полуночи. У простенка разбирал свою постель сержант Овечкин. Заметив начальника, он встал у тумбочки, поддерживая рукой край простыни.

— Пора и вам, товарищ Овечкин, отдыхать, — сказал капитан. — В полночь подниму.

— Успею, высплюсь! — бодро ответил сержант.

— Э, нет, надо поспать.

— У меня, товарищ капитан, насчет сна давняя закалка. Еще до службы… Сутками, случалось, глаз не смыкал. Днем и ночью в море. И ничего!

— Знаю, знаю, что рыбаком был, — кивнул Остапчук, взглянув на спящих. — А волна, как считаете, сегодня крепко бьет? Вышли бы рыбаки в такое море?

— Куда там! Расшибет.

— Ну, отдыхайте, сержант.

Остапчук прошел между койками к выходу. Предательски скрипнули половицы, он оглянулся: не разбудил ли кого. Но все спали крепко.

Было около десяти вечера. Капитан вернулся в канцелярию, все еще думая о недавнем разговоре с заместителем: «Упрямый парень».

Мысли о границе по-прежнему не покидали его. Он опять представил себе побережье до соседних застав и немногих пограничников, оберегавших его. Вспомнил те случаи, когда лазутчики высаживались на берегу моря. «Зря, пожалуй, согласился с лейтенантом! Ведь если я не отменил, значит, одобрил то, что сделал он. Почти все наряды на одном фланге. Этого еще никогда не было».

Тревога все росла. Остапчук невольно прислушивался к шуму моря, всматривался в темень, словно где-то над берегом вот-вот должна была взлететь сигнальная ракета. У окна над письменным столом тикали ходики: «тик-так, тик-так», а ему казалось: «не так, не так».

Да, сегодня все сделано не так, как обычно, как вчера или позавчера, в прошлом или позапрошлом месяце. Сделано совсем по-другому, и от этого неспокойно на душе…

Дождавшись полуночи, Остапчук вызвал заместителя и оставил его на заставе, а сам с сержантом Овечкиным вышел к морю. Начальник решил прежде всего пройти по кромке берега. Он шагал впереди сержанта с несвойственной ему торопливостью, скользя по грязи, расплескивая лужи, будто спешил по тревоге. С моря надвигался грохот разгулявшихся волн, он все нарастал, становился мощнее.

Расстояние в темноте обманчиво: казалось, еще несколько шагов и очутишься у воды. Но тропа то спускалась в вымоины, то поднималась на голые, скользкие камни. Наконец начальник заставы и сержант остановились у крутого обрыва. В берег яростно ударила волна, высоко взлетели брызги. Ощутив на губах соленую горечь, Остапчук зло сплюнул и вытер ладонью мокрое лицо.

— Ну и штормяга! — пробурчал за спиной сержант Овечкин.