Когда Кэт очутилась под голубым небом, казавшимся фарфоровым, губы ее растянулись в улыбке. В мешковатых джинсах бирюзового цвета и свободной белой «поэтической» блузе, с дюжиной золотых цепочек, позвякивающих на каждом шагу, она выглядела моложе своих двадцати шести лет. Она могла сойти за студентку колледжа, свободную художницу или актрису. Озорное лицо сияло, брови были высоко подняты над удивительно яркими зелеными глазами. Ее каштановые волосы с медовым отливом развевались на ветру.

«Может, мне надеть красную кожаную мини-юбку с лямками? — размышляла Кэт, торопливо шагая по Керзон-стрит к Гайд-парку. — Венс просто сатанеет всякий раз, когда я надеваю красное. И если этот наряд не расшевелит его после нескольких часов, проведенных в редакции за однообразной работой — просмотром отснятых кадров, тогда ему уже ничто не поможет».

Кэт пребывала в приподнятом настроении еще и потому, что на нее с каждого газетного прилавка смотрела цветная фотография Виноны Райдер — ее первая обложка в журнале «Знаменитости». И с Брэдом Питтом тоже все должно получиться удачно. Кэт просто не может дождаться часа, когда увидит эти снимки.

Жизнь у нее определенно устраивается, встает на место быстрее, чем опускается затвор ее фотоаппарата. С тех пор как ее взяли в штат «Знаменитостей», гонорары поступают регулярно. А кроме того, она пользуется уважением и, что очень важно, делает себе имя.

Кто бы мог подумать, что Кэт Хансен, которая меняла профилирующие предметы в колледже чаще, чем в Париже меняются фасоны платьев, бросавшаяся то в ювелирное дело, то в социологию, то в историю народного искусства, найдет себе в конце концов превосходную работу. Она довольна этой работой, можно даже сказать, счастлива, да еще и получает за нее неплохие деньги.

Подростком она всегда в душе хотела быть такой, как Мэг: собранной, нацеленной на достижение своей мечты — сначала попасть в сборную на Олимпиаду, а затем в Гарвардский университет. Мэг всю жизнь знала, какие у нее способности и что она хочет. Кэт же не могла этого сказать даже в старшем классе школы, а ведь она прекрасно понимала, что ей нужно принять хоть какое-то решение о своем будущем. И когда она, сидя в своей комнате, грызла карандаш и уныло разглядывала списки курсов колледжей, ее переполняла зависть к целеустремленной сестре.

«Наконец-то мы обе на верном пути. У меня первая обложка, а Мэг отделяют от Гарварда всего лишь несколько недель».

Слава Богу, год кончается, и Мэг скоро перестанет быть «Мисс Америка».

Кэт пересекла Шеферд-маркет и направилась к главному входу в Гайд-парк. Она тревожилась за сестру сильнее, чем могла бы в этом признаться ей или бабушке, и не могла дождаться, когда Мэг снова вернется к учебе, уйдет в тень и перестанет быть слишком заметной мишенью для этих параноиков из ОПНО, помешанных на оружии.

И зачем только Мэг выступила за контроль над личным оружием и раздразнила этим каждого сумасшедшего в стране? Кэт не раз пыталась убедить Мэг выбрать менее горячую платформу. Но все было напрасно. Если речь заходила о контроле над оружием, сестра становилась твердой, как кремень. Странно, насколько по-разному отразилось на обеих убийство родителей: Мэг стала непреклонной сторонницей контроля за оружием, будучи уверенной, что это уменьшит рост насилия в обществе, а Кэт еще в четырнадцатилетнем возрасте пришла к выводу, что раз уж есть на свете злобные люди, готовые на преднамеренное убийство, то нужно вооружаться против них. Так она и сделала, купив себе пистолет в день, когда по закону уже могла иметь оружие, и стала каждую неделю упражняться в стрельбе по выходным и во время летних каникул. Нередко она раздумывала по ночам, лежа в постели, что их родители, возможно, и остались бы живы, если бы отец успел дотянуться до ружья.

Но Мэг ей так и не удалось переубедить. Сестра скорее готова была дотронуться до скорпиона, чем до оружия. А когда она стала «Мисс Америка» и поддержала сенатора Фаррелла в его требованиях ввести строгий контроль за оружием в ее родном штате, она, можно сказать, растревожила осиное гнездо. Ведь ружья и ковбойские сапоги считаются самым необходимым стандартным набором жителей Аризоны. Ее выступления вызвали нешуточное раздражение у этих мерзавцев из ОПНО, подумала Кэт, перешагивая через глубокую лужу. И все-таки Мэг не отступила. Даже стремительный поток писем и телефонных звонков с угрозами и проклятиями не испугал ее.

Что касается Кэт, то она была бы рада, если бы Кейвено сидел в тюрьме до тех пор, пока конгресс не нашел средств для выплаты долга населению.

«Еще несколько недель, — сказала себе Кэт, — и мимолетная слава Мэг пройдет. Она станет просто одной из многочисленных студенток юридического факультета, по уши уйдет в учебу, и мы с бабушкой начнем спать спокойно».

Кэт прошла через высокие ворота в парк и направилась вдоль Серпантина — так называли англичане цепочку озер. Заливистый смех детей заставил ее взяться за фотоаппарат. Утренний свет отражался в мириадах капель, усеявших дорожки, кусты и клумбы, словно блестки на новой бабушкиной жилетке.

— Эй, мэм, вон та леди нас фотографирует. — Веснушчатый мальчик в светло-зеленой рубашке для регби показал грязным пальцем на Кэт. Она с улыбкой оторвалась от видоискателя.

— Не возражаете? — спросила она у женщины лет тридцати, присевшей на корточки возле детского стульчика на колесах с болтающейся связкой разноцветных игрушек перед лицом розовощекого малыша в костюме с изображением Винни-Пуха. — Я фотограф… А сейчас снимаю просто так, для себя.

Усталый вид женщины говорил о том, что ей не помешали бы чашка крепкого чая да часок сна. Она пожала худенькими плечами.

— Нет, конечно. Только сейчас он начнет кривляться перед камерой. Так что смотрите.

И точно, мальчик вскочил со стульчика и принялся кувыркаться в мокрой траве возле статуи Питера Пэна, поскальзываясь и падая с таким дурацким и громким смехом, что его маленькая сестра завизжала от восторга и бросила игрушки в грязь. Кэт поймала себя на том, что тоже смеется и щелкает кадр за кадром.

Она с грустью посмотрела на толстенькую девчушку с пятнами мороженого на платье. «Моей девочке было бы в октябре уже три года», — подумала она с тоской. Странно, что эта боль постоянно к ней возвращается, ничуть не ослабевая, такая же острая, как и вначале. Интересно, думает ли когда-нибудь Пол, поселившийся теперь в Сиэтле вместе со своей новой женой и их детьми-близнецами, об этом потерянном ребенке — встает ли у него комок в горле, как сейчас у нее? Даже если он слишком счастлив в новой семье, вспоминает ли он о ней?