— Двадцать процентов от заработной платы в месяц — это твой трудовой налог, — принялся объяснять Федро. — Восемьдесят гелдов. Пятьдесят шесть гелдов — это медицинское страхование, ну какое есть, зуб выдернут, гипс на руку наложат, все остальное за деньги, но по закону четырнадцать процентов снимаем. Семь процентов, то есть двадцать восемь гелдов, это компенсация работодателю за миграционный залог. Мало, конечно, какие там двадцать восемь гелдов?.. Итого — сто шестьдесят четыре гелда в месяц, остается двести тридцать шесть гелдов. Дальше, три процента, двенадцать гелдов, это плата за ведение твоего дела министерством миграции. Пять процентов — взнос на временную нетрудоспособность, это еще двадцать гелдов. Итого — сто девяносто шесть гелдов, четыреста минус сто девяносто шесть — двести четыре гелда, вот их и подели на два. Сто два гелда, все правильно же? Сорок девять процентов и пятьдесят один остается.

Считал он, конечно, в уме здорово.

— В твоей брошюре и договоре все это есть, — напомнил Федро.

— А миграционный залог тогда зачем? — в отчаянии спросила я. — Меня и так обобрали!

— А это на случай, если ты сбежишь или работать не сможешь, всякое бывает…

Ну да, конечно, сбегу до ближайшего дракона, так сказать. В мой мир мне не вернуться, там строгий контроль за переходом, за границу не так просто прорваться, да и что я за пределами Еронии делать буду?

— Мне его потом вернут за вычетом тех самых семи процентов, — продолжал Федро, — потому что эти проценты — плата за то, что министерство миграции и министерство финансов обрабатывают информацию, которую я предоставляю…

— Жулики! — всхлипнула я. — Крохоборы!

Тут даже злиться не выйдет! На кого? На себя если только. Я ведь должна была это знать, тогда бы и дурой не выглядела. И все равно обидно до соплей. Это за год работы, если я ничего тратить не буду, я сколько заработаю? Тысячу двести гелдов? В переводе на наши деньги сколько — сто тысяч?..

Потом я подумала, что Нина получит намного меньше, чем я, и настроение у меня поднялось. Она ведь тоже о вычетах и налогах ничего не говорила. И вообще слишком рано я на себе крест поставила. К тому же еще пять-десять гелдов в неделю я могу заработать у Мего. Зато чистыми, без этих поборов.

Смогу себе вообще ни в чем не отказывать.

А день, когда я должна послужить на благо моей не-Родины и отработать наказание, тем временем наступил. И как назло, идти никуда не хотелось и вообще жаль было тратить выходной — работать за бесплатно на свои же налоги.

Так что, может, потому, что я была на правительство Еронии жутко злая, а может, потому, что банально мне так было удобнее, я поджидала конвой, который должен был меня отвезти на общественные работы, в слоучах и футболке. Вот пусть все смотрят и знают, что я мигрант, задумаются, что я и так пашу всю неделю без продыха, а в выходной вместо того, чтобы спать, занимаюсь… ну, чем мне сейчас предложат. Копаться в помойке? Обстирывать заключенных? Улицы подметать? Мясокомбинат, как я догадывалась, на сегодня нарядов не прислал.

Так любой труд почетен, но как бы подразумевается, что его должны и оплачивать. И налоги, нет, я знала прекрасно, что в Европе они как бы не меньше, но, во-первых, там часть идет на тебя самого — пенсия, например, а где здесь пенсия? Во-вторых, там и платят немного больше, чем четыреста нищенских гелдов.

А то и триста. Это что вообще остается?

Так, подогревая себя крамольными мыслями, я заприметила экипаж и предположила, что это за мной. На вид совершенно обычный, только надпись на нем глумливая: «Арестанты». О как, а в прошлый раз меня так не клеймили, получается, признать преступником может только суд? Ну спасибо…

И ехала на этот раз я не одна, а с целой кучей девушек. Почему-то разделение по половому признаку тут присутствовало, тюремный обычай, наверное, хотя в самой Еронии особо я не заметила проявления шовинизма или чего-то такого. Нас сопровождала охранница: два метра на метр, с дубинкой в руке, сидела в углу и действовала на нервы, периодически гаркая:

— Молчать!

Мы и не разговаривали. Девушки в платьях, одна, как и я, в джинсах, но когда я опознала в ней соотечественницу и попыталась открыть рот, услышала поток французской, кажется, речи и сникла, а охранница тогда впервые рявкнула. Толку горло-то драть, когда я все равно не понимаю, хмыкнула я и замолчала.

Сперва высаживали местных девушек. Я могла ошибаться, но мне казалось, что они работают где-то недалеко от меня, например, в том чудном месте, где я повстречала Киддо. Моя очередь и француженки настала в числе последних: открылась дверь, нас вытолкали, здоровенная ручища сунула суровому мужичку с бородой наши бумаги, и экипаж уехал, кашляя пылью.