— Боже, чем вы ее колете?

Бринк не ответил. Он не нашел в себе сил отвести взгляд от детского тельца, пытаясь отыскать в нем признаки жизни. Прошу тебя, только не умирай, слышишь, только не умирай. Бринк молил Всевышнего, чтобы антибиотик сделал свое дело.

— Она скончалась, — произнес Мортон. — Так что же такое вы ей вкололи? Морфин? Вы украли мой морфин? Кто вы такой, чтобы решать, кому жить, а кому нет, даже если речь идет всего лишь о каких-то негритосах?

— Она жива, — возразил Бринк. — Да, ей плохо, но я пытаюсь ей помочь.

Мортон покачал головой.

— Вы дали ей морфин, чтобы облегчить ее страдания.

— Она жива!

Но Мортон уже вышел вон. Бринк сунул в сумку записную книжку и последовал за ним, однако прямо у двери споткнулся и упал руками прямо на земляной пол, задев ногами нечто, завернутое в белый саван. Он тотчас вскочил как ужаленный и на ватных ногах отшатнулся прочь. Черт побери!

Мать девочки лежала, плотно завернутая в кусок белой ткани. К тому времени, когда Диань вызвал его сюда, женщина уже умерла, однако к моменту его прибытия ее успели завернуть в саван, и Бринку пришлось отмотать длинный кусок ткани, чтобы проверить, что под ним. Луч фонарика выявил бубоны — пару шишек на левом бедре, два черных холмика на фоне черной кожи. Все понятно, у матери бубонная форма. На девочке таких шишек пока не было. Ни одной. Их полное отсутствие — именно это он искал с того самого момента, когда он почти три месяца назад прибыл в Сенегал.

Чума, но только не в бубонной форме, а в легочной. Еще более страшная и быстрая болезнь. Бубонная форма иногда приводила ко вторичной легочной, когда возбудитель с кровью попадал в легкие, чтобы затем снова вырваться наружу в приступах неукротимого кашля и чихания, во время которых тело пытается избавиться от незваного гостя. Заразиться мог любой, кто был рядом, и обычно это бывала легочная форма. Бациллы проникали в самые дальние уголки легких, где выжидали, затаившись, несколько часов, иногда день-два, иногда целую неделю, прежде чем первые симптомы болезни давали о себе знать. После чего болезнь развивалась со стремительной быстротой, приводя к летальному исходу в тот же самый день, или, самое позднее, на следующий. Всякий раз болезнь уносила новую жертву. Даже бубонной форме такое было не под силу. При этой мысли Бринка передернуло, как от озноба, хотя на улице стоял полуденный зной.

В старой части города света не было, но до хижины от доков было шагов пятьдесят, так что узкая улочка, которая их соединяла, была светла, как полная луна. Поблизости, жужжа мотором и стропами, ожил портовый кран, и в свете ламп, установленных на высоких шестах вдоль всей пристани, Бринк увидел, как в воздух взмыл нагруженный тяжелыми мешками поддон. Арахис, это его мешками отгружали в Дакаре. Бринк стащил с себя маску и резиновые перчатки.

В следующий момент мимо него прошествовали два местных жителя в белых одеждах, заляпанных пятнами крови, и вошли в лачугу. А когда вышли, то несли завернутое в одеяло детское тельце. Тот, что шел сзади, на ходу кивнул Бринку. Из-под жестяной крыши на свет шагнул толстяк Паре. Такому коротышке, как он, нетрудно спрятаться, где угодно.

— Ce n’est pas la peste, je vous assure,[1] — сказал он, подходя ближе.

Ошибаешься, дружище, подумал он. В Дакаре чума, и в этом не приходится сомневаться. Мертвая мать с бубонами на теле — не первая ее жертва. За несколько недель это уже тринадцатый труп в городе, а девочка с легочной формой — четырнадцатый. Иное дело, инфекция распространялась медленно, и за три месяца число ее жертв было относительно невелико, что дало Пастеровскому институту основание утверждать, что официально в городе нет никакой эпидемии.

Паре развернулся на пятках и двинулся следом за обоими неграми, направляясь на север, где на рю Эскарфэ была устроена карантинная зона. Негры несли больную девочку туда. Там, как и всех остальных, девочку поместят в отдельную комнату.

Бринк тоже бросился вдогонку за этой процессией. Он бежал, и мешок хлопал его по бедру. Было слышно, как внутри звенят ампулы.

Бринк старался дышать ртом, лишь бы не вдыхать вонь рю Эскарфэ, которая, казалось, исходила здесь от каждого дома, — смесь запахов сухого навоза, солоноватого запаха моря, жаровен, на которых жарили кур и арахис. Жареным арахисом несло отовсюду. Ощущение было такое, будто город населен исключительно торговцами жареным арахисом.

— Салам алейкум, месье Бринк. Что у вас есть для меня? — спросил Диань. Говорил он по-французски, однако с певучим местным акцентом. Диань чиркнул спичкой и закурил. Бринк вдохнул сигаретный дым и пожалел о том, что бросил курить.

Но еще больше ему хотелось задать собственный вопрос — как там девочка? Диань только что вышел из дома с высокими окнами, над дверью которого небольшими буквами от руки было написано «Карантин».

Девочка была в этом доме. Однако разговор имел свой ритм, некую учтивость, которой ему еще только предстояло научиться, поэтому он предпочитал отвечать, а не спрашивать.