Уютное местечко притаилось на третьем этаже.

Привычная равносторонняя площадка отсутствовала, здесь был широкий длинный коридор, насквозь пронзавший весь этаж, заставленный всякой всячиной: детскими колясками, санками, лыжами, большими деревянными лопатами для чистки снега, коробками и ящиками, старыми стиральными машинками и прочей атрибутикой советской эпохи.

Коридор был отчаянно обшарпан и на всём протяжении освещен единственной тусклой лампочкой. По обеим сторонам располагались что-то около десятка дверей, из-за которых щедро сочились звуки разухабистого досуга. Судя по всему, за каждой дверью широко и душевно гуляла вот эта самая творческая элита.

Замечательно. На мой взгляд, это больше похоже на химкомбинатовскую общагу, нежели на объект культурного наследия.

Пока мы пробирались к заветной двери, лавируя между атрибутикой советской эпохи и вдыхая отчётливый сивушно-табачный фимиам, сочившийся в коридор совместно со звуками досуга и органично плюсующийся к ароматам местно-кошачьего доминирования, меня терзали противоречивые чувства.

Хотелось всё бросить к чертовой матери и удрать отсюда. Мне это местечко не нравилось, сами видите, как тут всё скверно. Было такое чувство, что меня втягивают в какую-то неприятную авантюру, и кто-то осторожный в глубине моей души подсказывал, что пока не поздно, надо побыстрее удирать отсюда.

Хотелось быть с Катей. Быть как можно ближе к Кате, желательно очень-очень близко… и как можно быстрее, несмотря на моё плачевное состояние.

Вот это последнее желание пока что перевешивало здравую оценку обстановки и удерживало меня от немедленного бегства. Думаю, любому мужчине знакомо это состояние, так что большинство читателей меня поймут.

Катя позвонила. Дверь открыли не сразу, пришлось настойчиво и тягуче продублировать.

В конце концов дверь распахнулась, и мы оказались в просторной прихожей, интимно освещенной пурпурным ночником.

Встречал нас невысокий… (хотел сказать «мужчина», но передумал) индивид в атласном халате цвета спелой вишни и с ажурным шёлковым шарфиком, повязанном бантом. На голове у него была сеточка, в глазах недовольство, испуг и отчасти даже брезгливость — и всё это сразу, хором, как только увидел меня.

Видимо, индивид категорически не приемлет насилия, оно глубоко чуждо его трепетной и чувственной натуре. Ну и реагирует соответствующим образом.

— Ой, ну что это такое?! — гнусаво, нараспев, возмутился индивид, с неприязнью рассматривая меня и нервно теребя кружевной платочек. — Катюша, ты в своём уме?

— Нинель здесь? — напористо поинтересовалась Катя, не реагируя на недовольство индивида.

— Ну а где же ей ещё быть? Ты мне скажи, что это…

— Давай её сюда, живо!

— А что у вас такое…

— Бегом, я сказала! — бесцеремонно поторопила Катя. — Не видишь, у нас тут раненый?

— Одну минуту…

Индивид торопливо испарился, а Катя стала расстёгивать мою куртку. В принципе, мне и самому нетрудно, с руками, слава богу, всё в порядке… но в тот момент я был слегка придавлен нахлынувшими впечатлениями и пребывал в прострации.