Наручные часы лежали перед Джошуа, прямо перед глазами, рядом со стволом винтовки. Они лежали циферблатом вверх, время считывалось с полувзгляда: удобно, но бесполезно. С первого сигнала Секретной службы Джошуа отсчитывал в уме секунды – еще один пример его обсессивности. Прошла одна тысяча семьсот сорок секунд.
Его навороченные Rolex Submariner это подтверждали, прошло двадцать девять минут.
Время было проведено с пользой. Джошуа исполнил все свои прочно укоренившиеся ритуалы перед выстрелом не задумываясь. Обстоятельства этого задания были странными, но суть всегда была одна и та же: зарядить обойму, снять с предохранителя, выставить линию прицеливания, выявить препятствия. Все эти действия он выполнил с абсолютной точностью семь раз подряд, чтобы удовлетворить свою одержимость.
Джошуа знал имя своей жертвы. Эймон Макгейл. Знал его в лицо, знал, где его найти. С тех пор, как Макгейл занял свое место, он был на прицеле у Джошуа. Если все пойдет по плану, живым ему не уйти.
Такое обещание было легко дать, но подчас трудно исполнить. Но только не для Джошуа. Он, сколько себя помнил, был окружен жестокостью. Безусловно, множество других мужчин могли делать то, что делал он. Но редкому из них удавалось делать это так хорошо. Нужно было сочетать в одном смертоносном комплекте физические способности, холодную одержимость, профессиональную подготовку и полное отсутствие сожаления. Джошуа обладал всеми этими качествами в избытке, что делало его более чем подходящим оружием против стареющего, немного потрепанного мужчины, сидевшего у него на мушке.
Макгейл выделялся из толпы с первого взгляда. Не в физическом плане. Да, он был в поношенной одежде и явно нуждался в хорошем обеде, но в его внешности не было ничего выдающегося. Нет, на что Джошуа обратил внимание, так это на его эмоции. Или, точнее, на их отсутствие.
Даже находясь в ста ярдах от площади и в двухстах ярдах над ней, Джошуа ощущал эффект от прибытия президента Ноулза. Волна благоговения была невероятно мощной, и тем не менее Макгейл остался в своем кресле как приклеенный – оазис покоя в буре истерии.
Не отреагировал Макгейл и на дальнейшие события. Уильям Дэвис произнес речь, стоя за двухдюймовым стеклом – смесью телесуфлера и пуленепробиваемого экрана. Дэвис был низкорослым, невзрачным и непопулярным человеком, не привыкшим к восторженным овациям. Но сегодня, в минуту эйфории двух тысяч тщательно отобранных зрителей, они перепали даже ему.
Дэвис открыл мероприятие короткой благодарностью Вооруженным силам Великобритании. Толпа в ответ проревела в знак согласия. Все, кроме Макгейла. Макгейл вновь остался неподвижен. Единственным доказательством жизни этого твидового костюма были бисеринки пота, тонкой струйкой сбегавшие по его шее и бровям.
Но все изменилось, когда место на сцене занял президент Ноулз. Именно в этот момент Макгейл ожил, заерзал, начал беспрестанно трогать что-то под своим стулом. Неопытный наблюдатель мог бы подумать, что это чесотка. Для Джошуа это был сигнал приготовиться.
Наблюдая за Макгейлом, Джошуа понимал, что тот нервничает неспроста, и прекрасно знал, что за этим последует.
Семь
Сара Трумэн отмечала каждое слово, произнесенное ее президентом. Два последних года она жила в Лондоне. За это время, гораздо чаще видела британского премьер-министра, чем главу своего государства. Сравнения обоих было не избежать, и этот поединок не был равным. В отличие от Уильяма Дэвиса лидер свободного мира был впечатляющим мужчиной.
Джон Ноулз определенно произвел на Сару впечатление. Ей казалось, у него было все: рост, атлетическое телосложение и привлекательность – настоящий голливудский президент. Из-за этого его иногда недооценивали, что было ошибкой, которую, однако, никогда не совершали дважды. Ум Ноулза превосходил даже его внешность, что делало его более достойным противником любому политическому оппоненту.
Сара взглянула на Магуайра. Она была уверена, что ее оператор снимает в этот момент. В их работе была слаженность, проверенная временем. У Магуайра был отличный, беспрепятственный обзор сцены. Другим операторам повезло меньше – или они просто не были так хороши. Как бы там ни было, лучшие кадры сегодня будут у Джека Магуайра.
Сара в этом не сомневалась. Она считала, что ей повезло работать в паре со столь уважаемым и талантливым человеком в самом начале карьеры. Она была искренне благодарна Магуайру за его наставления. Но они были друзьями, поэтому слова благодарности можно было не произносить вслух. Так что Сара сконцентрировалась на происходящем на сцене, на финальных словах Ноулза. Как всегда, и его речь, и манера подачи были безупречны: «…нет лучше друга и ближе союзника, чем Великобритания. Эти отношения прошли испытание временем и невзгодами, и я невероятно счастлив выразить почтение мужчинам и женщинам, которые поддерживали мою нацию в это непростое время. Дамы и господа, мы собрались сегодня, чтобы поблагодарить присутствующих – и трагически покинувших нас – за неизменный героизм, которому не было равных со времен Великого поколения[7]. Я представляю вам людей, которых можно описать одним лишь словом. Я представляю вам героев».
На последних словах толпа разразилась овациями. Ноулз польстил аудитории – как и всегда. Люди отреагировали так, как он и рассчитывал. Звуки ликования толпы оглушали, даже отчасти дезориентировали. Сара, занося заметки в свой блокнот, чувствовала, как у нее начинает кружиться голова.
Звук не утихал, казалось, несколько минут. Все, что Саре оставалось, это сосредоточиться на своих заметках. Только когда эйфория пошла на спад, ей удалось немного сконцентрироваться. Облегчение было временным.
Пару мгновений спустя свежий заряд энергии всколыхнул толпу так же внезапно, как и первый. Сара оторвала взгляд от страницы и, в поисках причины, посмотрела в сторону сцены.
Президент Ноулз сел на свое место. Трибуна пустовала недолго. Сара наблюдала за тем, как бывший президент Говард Томпсон присоединился к сэру Нилу Матьюсону, госсекретарю Северной Ирландии и самому популярному британскому политику, и как вместе они вышли на середину сцены.