Завыла тревога. Не противно и не резко, как её иногда показывают в игровых голофильмах, даже в чём-то мелодично. Но проспать или пропустить тревогу не оставалось никакой возможности.

Кто со сна, кто из своей каюты, а кто-то прямо из душа, побежали занимать места согласно боевому расписанию.

На видеопокрытии стола осталась нарисованная шахматная доска с фигурами. Король в окружении пешек, ладьи и пары коней. Семь ходов до того как можно было бы объявить мат, но у защищающегося короля оставалась лазейка. Не доигранная партия.

Разобранный кибер со снятым корпусом. Разбросанные вокруг инструменты. Отлетевший в угол программатор. Отвёртка-детектор и вовсе под столом. Неоконченный ремонт.

На кухне дымится и исходит паром остывающий ужин. Кухонный биопринтер недовольно мигает зелёными и жёлтыми огоньками, но никто не спешит достать из печатающей камеры готовое блюдо. Биопринтер не может начать печать следующего, пока в печатающей камере находится предыдущее. И выражает возмущение от прерванной программы яростным миганием зелёных и жёлтых огоньков на управляющей панели. Так и не начавшийся ужин.

Тревога! Её трубный глас раскатом летит по пустым коридорам, над разбросанными тут и там вещами и предметами. Над разобранным кибером, со снятым корпусом. Над отброшенным в угол программатором и над столом с незаконченной шахматной партией.

— Ребята, выключайте наконец сигнал. Все давно на посту.

— Выключаем, — согласился Мих.

— Сергей, что там?

— Четыре лёгких корабля, один средний. Идут в боевом построении.

— Сейчас все ходят исключительно в боевых построениях. На запрос ответили?

— Ответили «следуем своим курсом». Никаких пояснений.

— Приказы?

— Ждём.

Ждём. Мих улыбнулся Ане. Наверное, со стороны улыбка выглядела нервной, но что тут поделаешь.

Извечная проблема ударных огневых точек. Сильная атака. Слабая защита. Можно уничтожить противника, если выстрелить первым, но при этом невозможно выдержать его удар. И приходится ждать. Слишком часто приходится ждать. Но может быть и на этот раз обойдётся?

Секунды падали как песчинки в поле сверхслабой гравитации — неохотно и медленно. Минуты, казалось, длились целую вечность. А часы так и вовсе представлялись настолько протяжённым периодом времени, что ни осознать его, ни осмыслить, не получалось.