Это было странно и удивительно. Задумывая свою операцию, Сергей считал в глубине души, что вряд ли она удастся. Слишком много допусков было в его рабочей гипотезе. И когда на измусоленной странице журнала, почти в том же самом порядке, прочитал перечень книг из Андрюшиного «дипломата», удивился. Он удивился и растерялся. Потому что дальше надо было что-то делать. А что делать, он не знал. Он подошел к продавщице в художественном отделе.

— Простите, а «Всю королевскую рать» вы уже продали?

Продавщица взглянула на него с сожалением?

— Молодой человек, все, что есть, на прилавке.

Обращение «молодой человек» состояло из презрительной иронии, и презрение это относилось не к годам Сергея, а к его положению человека с «той» стороны прилавка, обреченного всю жизнь так вот стеснительно просить, а ему без стеснения можно будет отказывать.

— А когда вы ее продали?

— Позавчера, — лениво ответила продавщица.

— А «Преступление на озере Альбано»?

— И ее тоже позавчера. У нас завоз был.

Не она ли вручила «товар» Андрюше? Вряд ли, подумал Сергей. Ему казалось, что раз к этой торговле привлекли школьника Андрюшу, то и остальные «бизнесмены» должны быть молодыми. А говорившей с ним продавщице было изрядно за сорок.

Конечно, гипотезу о возрасте участников сильной назвать было трудно, но другой все равно не было. Да и знакомиться с девочкой из букинистики было бы приятнее. Про это Сергей тоже подумал, но мимоходом. Он прошел еще раз мимо ее прилавка. Жаль, что он не ВФ: девочка совсем в его вкусе — длинноногая, бюст удачно подчеркнут халатиком, прическа словно налепленная. Сергею не понравилось в ней одно: губы ее были сложены в легко переводимый с женского иероглиф: «Знаю я вас всех. — А глаза добавляли; — И как вы мне все надоели!»

Сергей улыбнулся ей, напрягаясь в полумраке, чтобы прочитать фамилию на значке у нее на груди. Прочитал: «Продавец Зотина М. И.». Согнал с лица безответную улыбку и поехал домой.

Заказывая книги, Сергей пожадничал. Ту кипу, что вручила ему библиотекарша, даже бегло можно было просмотреть дня за три, не меньше. Он поблагодарил и, поддерживая верхнюю монографию подбородком, потащил стопу к столику. Места в пустом зале были на выбор, и он занял свой любимый стол у окна. У него были в этой библиотеке любимые и нелюбимые места и «свое» — без особых очередей — время в буфете, и он знал несколько маленьких тайн, как быстрее получить книгу и как, если она затребована из другого отдела, продержать ее дольше положенного срока. «Лермонтовка» была неотъемлемой частью студенческого быта, и обживалась она основательно. В ней не только писали курсовые и дипломные, но и постигали в двухдневный срок семестровые курсы; в ней назначали свидания, в нее забегали перекусить и встретить друга. Правило, по которому записаться в нее можно было лишь со второго курса, придавало зеленому читательскому билету особую прелесть, его обладатель словно посвящался в настоящие студенты. А к старшим курсам проходила дополнительная фильтрация. Кто-то к этому времени переориентировывался на институтскую библиотеку, кому-то оказывалось достаточно чужих конспектов. И те, что сохраняли верность «Лермонтовке», превращались незаметно в членов большого клуба.

Большие монографии Сергей отложил на потом. Самое интересное, самое новое, то, что было нужно ему сегодня, чаще оказывалось в невзрачных брошюрах. Он продирался сквозь лапидарные формулировки, цепочки выкладок. Статья была близка ему по тематике, дон Альберт советовал даже законспектировать ее, но в середине второй страницы логика автора убегала. Сергей никак не мог уловить, как же исходные посылки — ясные и достаточно тривиальные — трансформировались в громоздкое неравенство. Особенно обижало, что большинство переходов от состояния к состоянию автор объяснял одним словом: «очевидно». Пришло ощущение беспомощности, как в детской игре, когда твою шапку или портфель перебрасывают кружком из рук в руки, прямо над тобой, чуть-чуть выше, чем ты можешь допрыгнуть. И, как это часто бывало последнее время, Сергея начала мучить мысль, своим ли делом он занимается. «Не лучше ли пойти на производство? Там-то я буду не хуже других, — думал Сергей. — А заняться наукой и через несколько лет выяснить, что соображаешь чуть хуже, чем это надо для того, чтобы сказать свое, остаться чернорабочим при чужих идеях — как это, должно быть, жалко». Он сделал второй заход на статью, но, словно в тексте на английском, в котором незнакома половина слов, смысл ее оставался темен. Тогда Сергей вышел передохнуть. В зале каталогов, среди картотечных шкафов, можно было бродить с деловым видом, пока не разойдутся ноги, не распрямится спина и голова не посвежеет.

На подоконнике перебирал карточки в длинном ящике прошлогодний выпускник их факультета. Сергей помнил, что звали его Гришей и когда-то он редактировал факультетскую стенгазету. Но уверенности, что Гриша помнит его, не было. Гриша поднял голову:

— Привет! Ты чего это в каникулы сюда забрел?

Сергей тоже изобразил радость от встречи:

— А ты что здесь делаешь?

— Переучиваюсь. После того как нас столько лет пичкали матметодами, постигаю сухую прозу производства.

— А ты сейчас где? — Гриша не называл его по имени, Сергей сильно подозревал, что он не помнит его, но все равно это был однокашник.