«Привет, Переслегин! У меня все нормально, работа по генетическим структурам полимеров заняла первое место в «Индекс Трансляционум». Но я к теме охладела, пусть о ней прикладники заботятся, практики.
Тебе и всем ребятам привет от Н. Голубчикова. А он, оказывается, очень интересный человек. Думаю: не выйти ли за него замуж? Когда закончите обработку верхних слоев коры, сообщите. Все-таки я избавила вас от гейзеров? Видимо, задатки были. Пока! Анастасия».
Внизу на листке бумаги было приписано от руки корявым почерком:
«Привет, Леонид. Будешь в отпуске, заходи в гости. Всем ребятам привет».
«Левой рукой писал», — понял я. Положил письмо обратно в конверт и решил приобщить его к первому. Но первое не нашел, потерялось где-то.
Видимо, сведения о развитии небезынтересного для нашей компании сюжета приходили не только ко мне.
— Мы находимся на расстоянии ноль шестьсот тринадцать тысячных астрономических единиц от поверхности Земли, — сообщил Адам, прогнав по дисплею несколько последовательных вычислений. Потом протянул эффектную паузу и с торжеством добавил: — А браки, как известно, заключаются на небесах!
Мы поаплодировали этой свежей и обнадеживающей мысли. И думы наши снова, в который уже раз, втекли в привычное за последние недели русло. Тема дальнейшего развития взаимоотношений Коленьки и Анастасии стала настолько частой в наших разговорах, что у меня появилось предчувствие: ой, не кончится эта история добром…
— Ходят слухи, — многозначительно оглядев присутствующих на ежевечернем сборище в столовке, изрек Солар, — что Голубчиков делает карьеру. Из водителя зоопередвижки он вырос до старшего смотрителя вольеров травоядных парнокопытных. И это еще не предел для нашего Коленьки!
— Он скоро директором станет!
— Самые эндемичные яйцекладущие будут считать за честь пожать ему лапу!
Конечно, известие о том, что Голубчиков, игнорируя немалочисленные приглашения космометеорологов, космопсихологов, радиобиологов, меркурологов и прочих деятелей из наземных центров обработки информации, избрал романтическую должность служителя в зверинце, произвело надлежащий эффект. Но каждый, зная своеобразие Коленькиного темперамента, в глубине души заранее ожидал чего-нибудь именно в этом духе. Почему-то считают, что первопоселенцы на колонизируемых планетах — это суперспециалисты, цвет науки, и вокруг наших голов постоянно сверкают сполохи озарений, прозрений и вдохновений. Случается, конечно, и сверкают. Но не чаще, чем у земных служителей научно-технического прогресса. Когда медики списывают нашего брата из-за профнепригодности (читай — увечья), за беднягами устраивается настоящая охота, в которой участвуют даже именитые исследовательские институты. Рассчитывают на нашу квалификацию, на опыт фронтирера науки. А опыт первопроходца — это в основном умение выдерживать собачью жизнь. В эпоху максимальной комфортности быта мало кто знает этимологию устаревших устойчивых выражений «до седьмого пота» и «не жрамши». Поясняю: эти лингвистические реликты соотносятся с осознанной необходимостью двадцатичасового рабочего дня и одноразового питания — иногда. Иногда довольно часто. Первые экспедиции, занимающиеся сбором информации, не лишены бывают и привычного видео, и спецсеансов связи с родными. И соленый огурчик, если захочется, можно отыскать в продуктовых вакуум-климатизерах. Но после стадии эксперимента наступает пора вживания в новый мир, период развертывания элементов привычной для земного человека ноосферы, и, как всякое начинание на голом месте, освоение сопровождается неожиданностями, непредвиденностями, несуразностями, распорядок и режим трещат по всем швам, в тартарары летят планы и программы, где-то что-то не ко времени взрывается, преступно нарушается ТБ, и покой нам только снится, если находится время для сна. В специальных психотерапевтических изданиях одно время даже всплывал термин «комплекс кроманьонца», но был из вежливости быстро стушеван. Может, кого-то из наших это действительно задевало, но ведь надо быть честным, изысканность рефлексий первопроходцу сохранить трудно.
— Мне тут один знакомый ксенотектоник кассету прислал, — сообщил Вотинов. — Говорит, Голубчиков теперь у них работает. Из зоопарка ушел. Не без влияния…
Коленька возглавлял отдел моделирования тектонических процессов внутренних планет. Теперь он был обладателем двухтумбового стола со встроенным терминалом и вращающегося кресла, раскидистого и эргономически идеального. Прежде чем окликнуть, я попытался мысленно усадить в это кресло человека в фартуке, с метелкой и совком. Воображаемый служитель зверинца присел на самый краешек, тут же вскочил, пошаркал задубелой ладонью по глянцевой обшивке и умоляюще взглянул на меня — не могу, мол, убери меня отсюдова…
Коленька поднял лицо, как всегда, с полуулыбкой. Но, увидев меня, чуть-чуть вздрогнул. Во взгляде шевельнулось не то чтоб недовольство, а так — некий душевный дискомфорт. Я решил не допускать мерихлюндий, радостно заорал: «Салют, старик!», очутился у стола и, перегнувшись, сграбастал Голубчикова, стал стучать по спине кулаком: давно не виделись, безумно рад встрече, гляди-ка — усы вырастил! В общем, не давал времени осознать, что я — герой-первопроходец, а он — списанный за ущербностью ветеран.
Коленька тоже молотил меня по спине, улыбался, поддакивал.
Потом получилось так, что я сидел в необъятном кресле, а Голубчиков, заложив руки за спину и наклонившись ко мне, внимал. Я заливался. Новостей было много. Одновременно из сумки извлекались посылочки от ребят, сюрпризы-сувениры, снимки на память и кассеты с прочувствованными песнопениями.
Наконец я выдохся и, блаженно потянувшись, откинулся на высокую спинку. В кресле мне было очень хорошо. Беззвучно мельтешили зеленые цифры в часовом «окне» дисплея.
— Рабочий день кончается, — отметил я, когда в мозг просочилось значение зеленых цифр. — Давай-ка махнем куда-нибудь в лес, к речке, с ночевкой, с костерком.
Тут мой взгляд набрел на подсунутый под край экранной рамки снимок Анастасии.