Поев, Нури смел на ладонь крошки от своего куска и бросил их в рот. То же сделали остальные. Оум поднял брови, уши и щеки его задвигались, взбугрились вены на шее, и он хрипло, по слогам произнес:

— Хле-буш-ко...

Потом все вместе помыли посуду, улеглись на берегу и стали думать. А что, можно ведь просто полежать и подумать? Просто так?

Нури, например, думал о том, что завтра нужно показать вента Оума Аканиусу — врачу городка ИРП, непотребно растолстевшему от безделья. И о том еще думал Нури, можно ли реконструкцию природы считать законченной? Если полагать, что человек действительно последнее и главное, чего достигла природа, то, пожалуй, можно. В массиве появились первобытные люди. И мы сейчас у самых истоков нового зарождения человека, факт, свидетельствующий о поразительной мощи природы, предоставленной самой себе...

Если бы эти мысли он высказал вслух, то Отшельник, в миру Франсиск Абелярович Судьба, зоопсихолог, много лет посвятивший изучению характера и быта сытого хищника, сказал бы так:

— Не будьте фетишистом, мастер Нури. Природа сильна, не спорю, но венты — результат нашего вмешательства. Я бы сказал, непредсказуемый результат разумного и осторожного вмешательства поумневшего человечества в дела природы. Доказательство того, что мы, люди, действительно сумели тысячекратно ускорить эволюцию. Слава нам, людям!

Но Отшельник этого не говорил. Он лежал на спине и смотрел в синее небо на медленно плывущий дирижабль-катамаран. Соединяющая его серебристые корпуса смотровая площадка была полна народу. Двести экскурсантов глядели вниз и сладко завидовали.

— Собачка возле льва... — донесся сверху женский голос.

Варсонофий приоткрыл один глаз. На царственной морде его было написано:

— А ну вас всех... Только спать мешаете.

Гром тоже дремал, и снилось ему, будто он еще щенок, и Старший несет его на руках, и ему хорошо и сытно.

Олле думал о том, что в условиях поточного производства жизненных благ каждый отход от стандарта желателен и что молодец Франсиск, который придумал себе такое замечательное хобби: печь хлеб. И кормить путников, которые голодны.

— А пластмассовую мебель, — неожиданно сказал он, — мы все равно разрисовываем под дуб.

Вент Оум вспомнил орнитопланы на светлячковой поляне, их распластанные крылья и вздрагивал от предощущения полета. Он тогда прошел мимо, подавив желание коснуться оперения чудных птиц. А подавленное желание, я вам скажу, еще хуже отложенного.

— Зачем спешить? — философски сказал Олле, ни к кому не обращаясь. — Здесь хорошо пахнет хлебом, здесь озеро и песок, лес и трава. Здесь следует провести день, заночевать, а завтра, как солнце взойдет, выйдем и к полудню будем дома, а?

Естественно, так и сделали.

На окраине городка ИРП, возле стадиона, их встретил конь. Золотой, с тонкими ногами, свисающей до земли гривой, с глазами влажными и добрыми. Он уткнулся в плечо Олле, постоял так с минуту. Вент обошел его кругом, дивясь красоте невиданного зверя. Сердце его раздвоилось между прекрасным конем и не менее прекрасной собакой.

А Нури торопил всех в нетерпении. Межсезонье, воспитанники разъехались по домам, но в детском саду оставались ребятишки сотрудников ИРП, и за три дня, что воспитатель их не видел, душа его изболелась.

И вот они увидели площадку между сосен, увидели, как трехлетние малыши, голенькие, в одних панамках, сосредоточенно строят замки из желтого песка. А между ними — Нури не поверил глазам своим — сидел, на коленках и тоже в панамке, питекантропий малыш и неумело улыбался.