– Только за грань не ходи, – шепнула я Даше, когда мы подошли к каньону. Стояла полуденная тишина, пронизанная лишь тоненьким жужжанием насекомых, солнце жарило так, будто на дворе был не апрель, а середина июля. Ветви кустов и деревьев покрывала нежно-зеленая пена, молодые листочки. – Страшно.

– Что там?

– Выжженная земля. И пепел в воздухе, кружит и кружит. Как в Сайлент Хилле или фильмах про постапокалипсис.

– Надо же… – Даша чуть заметно качнула головой. Потом оглянулась на меня. – Куда дальше?

– Вперед. Почти до конца каньона.

Когда мы с родителями первый раз приехали на море, дикарями, в Адлер, мне было три. Пожалуй, именно отсюда я привезла свои самые ранние осколки-воспоминания. Самые яркие. Обкатанные волнами кусочки стекла, которые я собирала на пляже, огромные сладкие персики, цветущие лианы в дендрарии, фото с обезьянкой, которая пыталась меня укусить, крики «кукуруза! вареная кукуруза!», потерянная панамка, за которую поругали, и вот это место. Каньон Чертовы ворота.

Тогда я не понимала, зачем так далеко ехать, а потом забираться в лес. Помню только, что мне очень понравились низкие кустики с маленькими, очень красивыми глянцевыми листочками, а мама строго-настрого запретила их обрывать и пробовать на зуб. И в качестве наставления рассказала историю про древних воинов, которые встали лагерем рядом с такой рощей, приготовили ужин и помешали варево в котлах отломанными с кустов палочками. Наутро никто из воинов не проснулся. «Потому что самшит ядовитый!» – подытожила она. «А еще тонет в воде, – добавил папа. – Потому что это железное дерево».

С тех пор прошло больше двадцати лет, я побывала в разных городах и странах, в дендрариях и оранжереях, в лесах и в горах, но больше ни один куст не казался мне таким же волшебным. Загадочным. Древним. Как самшит, железное дерево, которое тонет в воде и может убить целый отряд.

Поэтому во второй день каникул я сорвалась и поехала сюда. И пожалела, круто пожалела, что ничего не читала про это место и не следила за новостями. Потому что лес был… какой-то не такой. Совсем не такой, как я помнила. И по глупости, не найдя то, за чем пришла, я шагнула за грань. И чуть не оглохла, не ослепла, не сошла с ума от мертвенного ужаса, который маревом плавал теперь в каньоне. Я бежала сломя голову по серой земле, не понимая, что я и где я, пока не вырвалась в реальность… рядом с единственным уцелевшим кустиком самшита. Кривобоким, ободранным, но таким же волшебным, как в детстве. Долго сидела на земле рядом с ним, плакала и гладила листочки. А он будто разговаривал со мной, воздух звенел от древней магии, века перемалывались в жерновах времени, и в сердце звучала та самая музыка с Зимнего бала. Музыка самой длинной ночи, музыка фейри.

Потом, вернувшись на станцию, я бросилась к Виксинтию, а он скривился, помассировал сердце и потусторонним голосом, глядя мимо меня, посоветовал сперва погуглить. Вот так вот банально. Так же банально, как люди случайно подписали смертный приговор тисо-самшитовой роще, когда во время строительства олимпийских объектов завезли на побережье маленького вредителя, бабочку, самшитовую огневку. Всего за пять лет она уничтожила все. Остался лишь тис. А реликтовый колхидский самшит, который рос здесь в неизменном виде почти тридцать миллионов лет, погиб. Возможно, тот куст, который нашла я, был последним.

– Как же так? – спросила я потом у Виксинтия. – Ничего нельзя было сделать? Совсем ничего?

Он развел руками. Морщинистыми руками будто из темного дерева. Этот жест был таким усталым и безысходным, что можно было ничего не отвечать, однако Виксинтий ответил:

– Я пытался. Мы пытались. Фаина приезжала из Столбов, и Кайта с острова Врангеля, и Лойнес из Баргузинского заповедника, и ребята из Кивача, и… Мы только оттянули его смерть. Года на три. Но хотя бы… попрощаться успели.

– А этот кустик, который остался… Он один?

– Может, и не один, – покачал головой Виксинтий. – Тебе повезло, что вообще сумела взглянуть на него. Значит, магия пропустила тебя. Когда стало понятно, что наши усилия бесполезны и все кончено, пришли фейри. И спрятали те крохи, что не успели погибнуть. Теперь они на границе миров.

– Это… ужасно горько.

– Да, – кивнул Виксинтий. – Так же горько, как другие уничтоженные здесь заповедные места. Закрытые метеостанции. Раненные строительной техникой горы. Погибшие родники. Невозможно сломать, а потом на обломках построить.

– Я помню, – кивнула. – Вы говорили. В самом начале.

Виксинтий грустно улыбнулся.

– Невозможно. Но мы пытаемся.