— Плохая ночь? — спросил я, рискуя нарваться на ее суровый взгляд.
— Да, — призналась она. — Я думала о том, как много рассказала вам о Роберте и как вы сидите у себя в номере и все это обдумываете.
— Откуда вы знали, что я об этом думаю?
Я передал ей тарелку с тостами.
— Я бы думала, — просто ответила она.
— Ну, и я думал. Я все время об этом думаю. Вы замечательная, вы так много мне в нем открыли, и вы не представляете, насколько мне это поможет — поможет помочь Роберту. — Я помолчал, нащупывая путь, а ее тост тем временем остывал. — И я понимаю, почему вы так долго ждали его, когда он был недоступен.
— Недостижим, — поправила она.
— И почему вы его любите.
— Любила, а не люблю.
На такое я даже не надеялся и занялся яйцами по-бенедиктински, чтобы не встретиться с ней глазами. В общем, завтрак закончился в молчании, но постепенно молчание стало уютным.
В музее Метрополитен она постояла перед «Беатрис де Клерваль, 1879», перед портретом, впервые найденном в книге, которую Роберт оставил на диване.
— Знаете, я думаю, Роберт сюда вернулся и снова нашел ее, — сказала она.
Я смотрел на ее профиль: мне отчетливо вспомнилось, что мы уже второй раз оказались вместе в музее.
— Думаете?
— Ну, он ведь ездил в Нью-Йорк, пока жил со мной — я вам писала — и вернулся странно взволнованным.
— Мэри, вы не хотите навестить Роберта? Я мог бы отвезти вас, когда мы вернемся в Вашингтон. Если хотите, в понедельник.
Я не собирался предлагать этого прямо сейчас.
— Вы надеетесь, что узнаете еще что-то через меня?
Она напряглась, выпрямившись и вглядываясь в лицо Беатрис, снова избегая моего взгляда. Ее слова выбили меня из колеи.
— Нет-нет, и в мыслях не было. Вы и так помогли по-новому увидеть его. Я хотел только сказать, что не собираюсь разлучать вас, если вы сами хотите с ним встретиться.