С соседней могилы взял стеклянную банку, наполненную водой, побрызгал на лицо Куковцеву. Тот медленно открыл глаза, простонал:

— Га-гад ты последний, Го‑го‑гошка!

— Не гад, а самый справедливый человек — не люблю жуликов, ни мелких, ни крупных... Мы связаны одной веревочкой, понял? И все должны делить по справедливости. Будешь ловчить или еще чего — в момент дубаря дашь.

Куковцев присмирел. Испугался не угрозы смерти — а вдруг этот бандюга заставит вести его к тайнику за остальными деньгами?..

Восьмериков догадывался, что у Куковцева еще кое-что припрятано — поднажать, он остальные притащит. Но для этого нужно время, да и без шума не обойтись. Задерживаться на кладбище было опасно, и Восьмериков решительно поднялся со скамейки:

— Хватит рассиживаться. Мы не убитые горем родственники и не отдыхающие.

В Ленинграде обзавелись всем необходимым, чтобы походить на отпускников, безобидных любителей природы: рюкзаками, спиннингами, резиновыми сапогами, запаслись продуктами, махоркой. Купить махорку присоветовал Белугин — верное средство сбивать со следу собак ищеек. А такие собаки у пограничников имеются...

Делать покупки рвался Куковцев, но Восьмериков воспротивился:

— В момент засыплешься и нас утопишь. Чего глазами хлопаешь? Твоя особая примета у милиции всей России на заметке — на одном слове пять раз заикаешься...

Куковцев обиделся, но возражать не стал.

По магазинам ходил Белугин — парень разговорчивый, обходительный, но самое главное — без особых примет. Куковцев и Восьмериков тем временем отсиживались в глухом скверике, подальше от глаз человеческих.

Когда все покупки были сделаны, Куковцев заметил, что не вредно бы и обмыть такое дело, а то он уже и забывать стал, как она пахнет — матушка водочка.

— Тебе сколько лет? — спросил Восьмериков.

— Ты‑ты‑тридцать два... А ш‑што?

— А ничего — мальчику в тридцать два годика полагается и ума накопить немножко. Хочешь уже в своем родном Питере с кумовьями беседовать?

— И в‑верно! А н‑ну их кы‑кы бесу, к‑кумовьев! Кефирчиком побалуемся...

— Я человек добрый и дам тебе еще один полезный совет: в городе и вообще на людях не открывай хлебало. Почему тебя узнал покойный дружок твой по баранке? Потому, что рот открыл. «П‑п‑подкинь, бы‑бы‑браток, ды‑ды‑до Понтонной!» — передразнил Восьмериков. — Так что помалкивай. Сунется кто с вопросами, делай вид, что иностранец или стишки сочиняешь. Люди нечаянно еще и за умного сочтут...

Обидные, конечно, слова. Но разве можно обижаться, если правильные!

И Куковцев и Белугин пока беспрекословно подчинялись во всем Восьмерикову — понимали, что его осторожность и предусмотрительность никак не лишние в их теперешнем рискованном путешествии...

Ни ранним утром, ни поздней ночью не пустует в августе Финляндский вокзал. Здесь в любое время суток многолюдно, поезда отходят чуть ли не через каждые пять минут. Кажется, все жители Ленинграда, особенно мужская половина, решили покинуть свои уютные жилища: кто вооружился рыболовными снастями, кто корзинами и эмалированными ведрами, а кто рюкзаками невообразимых размеров.