Мамуля откликалась:

– Как оно, сестра Флауэрс?

Миссис Флауэрс не ходила в нашу Церковь, да и отношения у них с Мамулей были не близкие. Почему же та упорно называла ее сестрой Флауэрс? Мне от стыда хотелось спрятать лицо. Миссис Флауэрс заслуживает более почтительного наименования, не «сестра». А еще Мамуля неграмотно строила фразу. Почему не спросить: «Как ваши дела, миссис Флауэрс?» Со свойственной молодости несдержанностью я злилась на Мамулю за то, что она демонстрирует миссис Флауэрс свое невежество. Мне много лет не приходило в голову, что они похожи, будто две сестры, различие лишь в уровне образования.

Но хотя я и злилась, ни одна из двух собеседниц, похоже, не досадовала на столь бесцеремонное с моей стороны приветствие. Миссис Флауэрс продолжала легкой походкой подниматься по склону холма к своему маленькому бунгало, а Мамуля – лущить горох или какое там еще дело привело ее на крыльцо.

Случалось, однако, что миссис Флауэрс сворачивала с дороги и вплывала в Лавку, и в таких случаях Мамуля мне говорила:

– Иди-ка поиграй, сестра.

Выходя, я слышала начало задушевного разговора. Мамуля упорно употребляла не те глаголы – или вообще никаких.

– С братом и сестрой Уилкокс я ужо так намаямшись…

Намаямшись, Мамуля? Уж если обязательно употреблять слово «маяться», так хоть употребляй его правильно. Но беседа их текла своим чередом, и из-за угла дома, где я стояла и ждала, когда земля разверзнется и поглотит меня, было слышно, как сливаются и перекликаются негромкий голос миссис Флауэрс и колоритный говор моей бабушки. Время от времени разговор прерывало хихиканье – скорее всего, миссис Флауэрс (Мамуля в жизни своей не хихикала). А потом она уходила.

Мне она нравилась потому, что напоминала людей, каких я никогда не встречала лично. Женщин из английских романов, которые ходят по вересковой пустоши (знать бы еще, что это за место), а следом на почтительном расстоянии трусит любимая собачка. Женщин, которые сидят перед пылающими каминами и без передышки пьют чай с серебряных подносов – на них горкой лежат кексы и рогалики. Женщин, которые гуляют по «лужайкам», читают книги в кожаных переплетах, женщин, у которых по два имени, через дефис. Без колебаний могу сказать: она заставляла меня гордиться тем, что я – чернокожая, для этого ей достаточно было быть самой собой.

Манеры у нее были столь же утонченные, как у белых в кино и в книгах, только она была красивее, потому что любой из белых, приблизившись к ее теплому свечению, показался бы безнадежно серым.

Мне повезло, что я ни разу не видела ее в компании белошвальников. Ведь поскольку они твердо убеждены, что белая кожа уравнивает их со всеми, я бы наверняка услышала, как они обращаются к ней «Берта» – и образ ее в моем сознании был бы разбит навеки, точно Шалтай-Болтай, которого уже не склеишь.

Однажды летним днем – он свеж в моей памяти, как подслащенное молоко, – миссис Флауэрс зашла в Лавку за продуктами. Будь на ее месте любая другая негритянка того же возраста и здоровья, ей бы запросто предоставили тащить домой бумажные пакеты, да еще и в одной руке, но тут Мамуля предложила:

– Сестра Флауэрс, отправлю Бейли отнести это вам домой.

Она улыбнулась своей неспешной улыбкой.

– Благодарствуйте, сестра Хендерсон. Но я предпочла бы Маргариту. – В ее устах имя мое прозвучало очень красиво. – Я в любом случае собиралась с ней поговорить.

Они обменялись взглядом двух сверстниц.

Мамуля сказала:

– Ну, чего бы нет. Ступай, сестра, переодень платье. Ты же идешь к сестре Флауэрс.

Платяной шкаф меня озадачил. Что положено надеть в дом к миссис Флауэрс? Я знала, что воскресное платье не подходит. Это ж святотатство. И домашнее тоже – я и так в домашнем, причем чистом. Я естественным образом остановилась на школьном. Достаточно официально, но без намека на то, что посещение дома миссис Флауэрс равнозначно посещению церкви.