– Похоже, его там просто бросили. Говорят, забили ногами до смерти.
Бабуля едва заметно покраснела.
– Спасибо, Том, что сообщили. Бедолага. Ну, может, оно и к лучшему. Он был псом паршивым. Налить вам стакан лимонада? Или, может, пива?
Вид у полисмена был безобидный, но я-то знала, что это страшный ангел, явившийся пересчитать все мои грехи.
– Нет, миссис Бакстер, спасибо, я на службе. Пора назад.
– Ну, передайте своей маме, что я скоро к ней подойду – как пива выпью, – и напомните, чтобы приберегла для меня квашеной капусты.
Всевидящий ангел исчез. Исчез – а человек погиб из-за того, что я солгала. Где же здесь равновесие? Одна-единственная ложь явно не стоит человеческой жизни. Бейли мог бы мне все это объяснить, но задать ему вопрос я не решалась. Мне было ясно, что своего места в раю я лишилась навеки – меня будто выпотрошили, как ту куклу, которую я много лет назад разодрала в клочья. Даже сам Иисус Христос отворотился от Сатаны. И от меня Он наверняка отворотится. Я так и чувствовала, как зло струится по телу, скапливается, дожидаясь возможности сорваться с языка, едва я открою рот. Я крепко стиснула зубы, только бы его удержать. Если выскользнет – ведь наводнит весь мир, смоет всех ни в чем неповинных людей.
Бабуля Бакстер произнесла:
– Рити и Бейли-младший, вы ничего не слышали. Чтобы в моем доме никогда больше не упоминали эту историю и имя этого негодяя. Я говорю серьезно.
И она ушла на кухню – печь яблочный штрудель в честь моего избавления.
Даже Бейли перепугался. Он сидел, уйдя в себя, и вглядывался в смерть человека – так котенок вглядывается в волка. Не до конца понимая, но тем не менее чувствуя испуг.
В эти мгновения я решила для себя, что, хотя Бейли меня и любит, он ничем не может помочь. Я продалась дьяволу, теперь не спастись. Остается одно – перестать разговаривать со всеми, кроме Бейли. Это я поняла по наитию или как-то еще, потому что его любила так сильно, что ему никак не могла навредить, а вот если я заговорю с кем-то другим, этот человек тоже может лишиться жизни. Само мое дыхание, с которым изо рта вылетают слова, способно отравить – человек свернется клубочком и умрет, как черный жирный слизень, который только прикидывается мертвым.
Нужно замолчать.
Я обнаружила: чтобы полностью замолчать, всего-то и нужно, что блохой присосаться к звуку. Я начала во все вслушиваться. Возможно, я надеялась, что, когда услышу все звуки, услышу по-настоящему и аккуратно сложу на самое дно своих ушей, мир вокруг затихнет. Я входила в комнаты, где люди смеялись, голоса их бухали в стены, точно камни, а я просто стояла и молчала – посреди этого разгула звуков. Через минуту-другую в комнату из своего укрытия вбегала тишина, потому что я успевала проглотить все звуки.
В первые недели мои родные воспринимали мое состояние как реакцию на изнасилование и больницу. (Хотя ни само это слово, ни сама история никогда не поминались в бабулином доме, куда опять переселили нас с Бейли.) Они понимали, что я сейчас могу разговаривать только с Бейли и ни с кем больше.
А потом к нам в последний раз пришла на дом медсестра, и врач объявил, что я поправилась. Это значит, что я опять могу выходить на улицу играть в гандбол, могу радоваться тем играм, которые мне надарили, пока я болела. Когда я показала им, что больше не буду тем ребенком, которого они знали, к которому привыкли, меня обвинили в непослушании, а мою немоту назвали дурным нравом.
Поначалу меня наказывали за то, что я молчу якобы из высокомерия; потом начали бить – мне попадало от каждого родственника, которого оскорбляло мое поведение.
Мы ехали поездом обратно в Стэмпс, и на сей раз я утешала Бейли, а не наоборот. Он все сердце выплакал в вагонных коридорах и всем своим мальчишеским телом прижимался к оконному стеклу, чтобы в последний раз поглядеть на свою любимую мамочку.
Не знаю, потребовала ли Мамуля, чтобы нас прислали обратно, или просто родне в Сент-Луисе до смерти надоело мое угрюмое общество. Нет ничего неприятнее, чем беспросветно унылый ребенок.
Сама по себе поездка расстраивала меня куда меньше, чем то, как переживает Бейли, и о том, куда мы направляемся, я думала совсем мало, как если бы просто шла себе в уборную.