Книги

Поэтому птица в неволе поет

22
18
20
22
24
26
28
30

– Следующий гимн запевать будет сестра Хендерсон.

И каждое воскресенье Мамуля удивленно вскидывала на священника глаза, будто бы спрашивая беззвучно: «Я?» Стремительно убедившись, что просят действительно ее, она откладывала сумочку и медленно складывала носовой платок. Платок она аккуратно опускала в сумочку, поверх всего остального, а потом опиралась на спинку передней скамьи, поднималась толчком, раскрывала рот – и пение изливалось наружу, как будто бы только и дожидалось возможности явиться на свет. Неделю за неделей, год за годом последовательность не менялась, но я не припомню, чтобы хоть кто-то упоминал о Мамулиной непосредственности и готовности петь.

В намерения Мамули входило научить нас с Бейли пользоваться жизненными путями, по которым до нас ходили она, люди ее поколения и все чернокожие – и которые им казались безопасными. Мысль о том, что с белыми можно разговаривать, не рискуя при этом жизнью, казалась ей подозрительной. А уж разговаривать с ними непочтительно и вовсе немыслимо. Собственно, и вообще говорить про них грубости даже в их отсутствие тоже немыслимо – если не пользоваться неопределенным «они». Если бы ей задали вопрос – а она вдруг решила бы дать на него ответ, – свойственна ли ей трусость, она бы ответила, что ей свойственно здравомыслие. Или она не противостояла «их» выходкам год за годом? Или не она – единственная чернокожая в Стэмпсе, к которой однажды обратились «миссис»?

Эта история стала в Стэмпсе одной из местных легенд. За несколько лет до нашего с Бейли туда приезда на одного мужчину устроили облаву за попытку оскорбить честь белой. Пытаясь сбежать, он заскочил в Лавку. Мамуля с дядей Вилли спрятали его до вечера за одежным шкафом, снабдили провиантом для путешествия через всю страну и отправили восвояси. Однако его все же изловили, и, когда спросили в суде о его перемещениях в день совершения преступления, он ответил: узнав, что его разыскивают, он спрятался в Лавке у миссис Хендерсон.

Судья настоял на вызове миссис Хендерсон, и, когда Мамуля явилась в суд и объявила, что она и есть миссис Хендерсон, судья, адвокат и все присутствовавшие белые расхохотались. Судья действительно совершил промах, назвав негритянку «миссис», но он ведь был из Пайн-Блаффа, откуда ему было знать, что владелица деревенского магазина окажется чернокожей. Белые долго хихикали над этим происшествием, а чернокожие решили, что оно лишь послужило доказательством величия и достоинства моей бабушки.

8

Стэмпс в Арканзасе был аналогом Кишки-Выпущу в Джорджии, Вздерни-Их в Алабаме, Чтоб-Свалил-До-Заката в Миссисипи – можно подобрать множество говорящих названий. В Стэмпсе поговаривали: белые у нас в городке такие упертые, что чернокожим даже ванильное мороженое нельзя покупать. Разве что четвертого июля. А в остальные дни хватит им и шоколадного.

Между негритянской общиной и всем белым была натянута светопроницаемая ширма, сквозь которую можно было разглядеть достаточно, чтобы проникнуться страхом-восхищением-презрением в отношении всех белых «штук»: машин, белых сияющих домов, их детей, их женщин. Но самую жгучую зависть вызывало их богатство, выливавшееся в расточительность. Одежды у них было столько, что они отдавали совсем еще хорошие платья, разве что под мышками слегка протертые, нам в школьный класс домоводства, чтобы старшие девочки учились на них шить.

Хотя в негритянских районах щедрость присутствовала всегда, основывалась она на неизбежном самопожертвовании. Когда чернокожий что-то отдавал чернокожему, в большинстве случаев дарителю эта вещь была нужна немногим меньше, чем одариваемому. Благодаря этому факту и брали, и давали с сильным проявлением чувств.

Я плохо понимала и самих белых, и то, откуда у них право так безоглядно расходовать деньги. Да, мне было ведомо, что Бог тоже белый, но в наличие у него предрассудков меня не заставил бы поверить никто. У бабушки моей денег было больше, чем у всех белошвальников. Мы владели землей и постройками, однако нас с Бейли каждый день наставляли: «Не трать лишнего – не впадешь в нужду».

Каждый год Мамуля покупала два больших отреза, на зимнюю и летнюю одежду. Сама шила мне школьные платья, трусики, маечки, носовые платки, Бейли – рубашки и шорты, себе – фартуки, домашние платья и лифчики из рулонов, которые в Стэмпс отправляли «Сирс и Робак». Единственным в семье, кто постоянно носил готовую одежду, был дядя Вилли. Каждое утро он надевал свежую белую рубашку и цветастые помочи, а его особые башмаки обошлись в двадцать долларов. Я считала, что дядя Вилли у нас грешно тщеславен – особенно когда гладила семь туго накрахмаленных рубашек, да так, чтобы не осталось ни морщинки.

Летом мы бегали босиком, обувались только в воскресенье и научились пришивать на место подметки, когда обувь, по Мамулиным словам, начинала «просить каши». Судя по всему, на белые районы Стэмпса Депрессия обрушилась в одночасье, как циклон, а вот в негритянские кварталы проникала медленно, точно опасливый воришка. Страну лихорадило уже два года, прежде чем чернокожие жители Стэмпса вообще начали что-то замечать. Похоже, все считали, что Депрессия, как и все остальное, – это только для белых, а мы тут ни при чем. Наши всегда что выращивали, тем и жили, и только в сезон сбора хлопка, сева и уборки зарабатывали на покупку обуви, одежды, книг и незамысловатого сельскохозяйственного инвентаря. Только когда владельцы хлопковых полей снизили оплату с десяти центов за фунт хлопка до восьми, семи и наконец – до пяти, чернокожие поняли, что чем-чем, а дискриминацией Депрессия не грешит.

Благотворительные организации выдавали продукты бедным семьям, и чернокожим, и белым. Галлоны жира, муки, соли, яичного и молочного порошков. Люди перестали заводить свиней – не хватало отбросов, чтобы их выкармливать, а на покупку отрубей или рыбьей муки денег ни у кого не было.

Мамуля много ночей просидела, медлительно что-то вычисляя. Она пыталась придумать, как бы сохранить свое дело, при том что у покупателей совсем не стало денег. Придя к определенным выводам, она объявила:

– Бейли, напиши объявление, четко и ясно. Четко и аккуратно. А ты, сестра, раскрасишь его своими карандашиками. Вот такое:

ЗАСЧИТАЕМ

1 5-ФУНТОВУЮ БАНКУ МОЛОЧНОГО ПОРОШКА ЗА 50 ЦЕНТОВ

1 5-ФУНТОВУЮ БАНКУ ЯИЧНОГО ПОРОШКА ЗА 1 ДОЛЛАР

10 БАНОК МАКРЕЛИ № 2 ЗА 1 ДОЛЛАР

И так далее. Мамулина лавка не закрылась. Покупателям даже не приходилось нести полученную при раздаче провизию домой. Они забирали ее в пунктах соцпомощи в центре города и тащили прямиком в Лавку. Если им прямо сейчас ничего было не нужно, можно было вписать сумму кредита в один из больших серых гроссбухов. Мы оказались одним из немногих негритянских семейств, не нуждавшихся в пособии, при этом мы с Бейли были единственными детьми в черте города, которые каждый день ели яичный порошок и пили порошковое молоко.