Да, я без конца думаю о еде: это оттого, что здесь меня потчуют разными экзотическими блюдами, от которых я все сильнее тоскую по нашей простой домашней пище! К тому же я так мечтаю снова увидеть улицы с газовыми фонарями, чахлые деревья, высокие здания, трамваи, газетные киоски, омнибусы и наших парижан!
Не могу сказать, что скучаю. Просто мне хочется оказаться в иной обстановке, совершенно противоположной здешним условиям. И как будет замечательно, после того как мы столько раз вместе читали о приключениях парижского сорванца Фрике, рассказать вам о странствиях вашей дочки Фрикет! Думаю, это произойдет очень скоро, так как я предполагаю выехать отсюда самое позднее недели через две. Сезон дождей начинается в июле, а заканчивается в октябре. Месяцем раньше и месяцем позже здесь свирепствует тропическая лихорадка, с которой мне вовсе не обязательно встречаться. Вот почему я, вопреки всем просьбам побыть здесь еще некоторое время, должна отправиться в Джибути в конце мая.
Вы, вероятно, спросите меня, что значит это «здесь». Знаете ли вы что-нибудь об Аддис-Абебе? Начнем по порядку, с географического положения: долгота — 36°35′; широта — 9°; высота над уровнем моря — 2300 метров. В политическом отношении этот город является столицей, так как в нем в настоящее время располагается резиденция Менелика. У Абиссинии нет постоянной столицы, а главным городом считается тот, в котором живет император. Географам немногое известно про этот маленький Версаль[176] или будущий Сен-Жермен[177] здешнего государства. Менелик живет здесь уже два или три года, потому что так ему захотелось. Через пять-шесть лет все может измениться.
Вообще в Абиссинии очень интересная ситуация со столицами. В географических трактатах и картах вам встретится Анкобер[178], который был императорской резиденцией несколько лет тому назад. Теперь он представляет собой мертвый город. Переезд Менелика погубил эту цветущую, многолюдную и прекрасно расположенную столицу, заменившую Анголону, старую столицу, также пришедшую в упадок после бегства прежнего императора. И наконец, где-то в трехстах метрах над Аддис-Абебой расположен еще один опустевший город — Энтотто, который также обязан прихоти негуса своей жизнью и смертью. Дома там уже разрушаются и служат материалом для строительства в новом городе.
Может быть, все это вам не слишком интересно… Однако какое странное зрелище для путешественника — разбросанные повсюду останки городов!
Возвращаюсь к теперешнему фавориту, Аддис-Абебе, что на местном наречии значит «новый цветок». Затрудняюсь назвать даже приблизительное количество жителей, возможно 10 000 или 15 000… Трудно сказать точнее, так как отсюда постоянно уезжают и возвращаются обратно множество самых разных людей — вожди племен, губернаторы провинций, послы, торговцы, погонщики верблюдов. Все они составляют очень пеструю и живописную толпу, где безусловно преобладают люди, которым не сидится на одном и том же месте.
Несмотря на свой столичный статус, Аддис-Абебу трудно назвать городом. Она представляет собой скопление круглых каменных хижин, промазанных вязкой грязью, с остроконечными соломенными крышами, напоминающими стог сена. Местных жителей, которые одновременно являются и архитекторами и каменщиками, вовсе нельзя упрекнуть в избытке фантазии. Вот как они сооружают дома: выбрав подходящее место, находят в округе строительные материалы, соединяют их между собой как придется, ударят здесь, ударят там — и готово! Никакого намека на архитектурный замысел, симметрию или ровные линии. Нет ни улиц, ни бульваров, ни тропинок, ни дорог. Все строения располагаются какой-то кучей, и выглядит это наивно и примитивно, словно нагромождение куличиков, сделанных из песка маленькими детьми.
И вот посреди таких лачуг стоит огромный императорский дворец, называемый Геби. Он виден со всех сторон и возвышается над домиками, как гора над кротовыми холмиками, как высокий кедр над молодой порослью, как старинная церковь над деревенскими постройками. Собственно говоря, Геби — это и есть столица, а император воплощает собой нацию! Дворец окружен невысокими каменными стенами и ограждениями; самым большим залом является Эльфинь, который представляет собой личные покои негуса и императрицы Таиту.
В высоту Эльфинь достигает, вероятно, пятнадцати метров, он походит на арабские постройки: стены побелены известью, крыша покрыта красной черепицей с блестящими оцинкованными краями; двери, окна, балконы и лестницы раскрашены яркими красками — зеленой, синей, желтой и красной. Все это выглядит веселым, нарядным, хотя и достаточно безвкусным. Кроме того, здесь есть Саганет, или башня с часами, и Адераш, главная трапезная, огромное восьмиугольное строение, окруженное крытой галереей. Стоит сказать еще о складе, который называется Гусда; это помещение выполняет очень важную практическую функцию. Когда приходит какой-нибудь караван, он непременно делает здесь остановку. И Его Величество, который учитывает даже мелкие доходы, собственной персоной осуществляет таможенный досмотр. Вероятно, это еще одно доказательство его мудрости, так как в этой стране, как и во многих местах на Востоке, нельзя обойтись без бакшиша.
Итак, Его Величество взимает с торговцев таможенную пошлину деньгами и натурой. Он действует по своему усмотрению, но всегда очень разумно; и по его приказу в принадлежащие ему магазины доставляются самые различные вещи. Я была в такой лавке и обнаружила там удивительное разнообразие товаров, напоминающее своей пестротой восточный базар. Трудно не восхищаться широтой вкусов негуса: там находились в большом количестве часы без маятников и маятники без часов, ружья без прикладов и приклады без ружей, ковры, изъеденные мышами и крысами, охотничьи сапоги со шпорами, множество баночек с красками и широкими кистями — в здешних местах очень любят раскрашивать, — музыкальные инструменты как струнные, так и духовые, которые молчат, потому что, к счастью, на них некому играть. Здесь же куски упряжи, различные железки и неизвестные приспособления, ящики с продавленным дном… Все это перемешано, нагромождено друг на друга так, что трудно в чем-либо разобраться. В общем, императорское жилище не очень напоминает версальский дворец.
Разумеется, меня поместили в Геби вместе с моими слугами, охраной, служанками; теперь здесь мой дом, мои конюшни и т. п. Да, ваша дочь сделалась важной персоной! Непонятно, зачем мне столько слуг? Чаще всего я обхожусь своими силами.
Абиссинский слуга — человек особого рода. Он честен, послушен, предан хозяину, которому всеми силами стремится угодить. Однако все отношения у них подчиняются обязательной иерархии: хозяин отдает приказания управляющему, тот — своему помощнику, а помощник — своему подчиненному… и так далее до самого последнего; в результате никто ничего не делает.
Все же я устроилась не так уж плохо, потому что взяла к себе в качестве слуг несколько пленных итальянцев, чем сразу же вызвала недовольство Барки, который смотрит на них искоса и относится к ним с большим недоверием. Он их просто ненавидит, и я опасаюсь какой-нибудь кровавой выходки. Таких, как он, немало; пленные здесь явно в самом незавидном положении среди абиссинцев, находящихся в крайнем возбуждении после недавней победы. Они помнят жестокость итальянцев: еще накануне они оплакивали одного из вождей, Мангосшу, убитого предательским образом. Его послали для мирных переговоров в качестве парламентария, а итальянцы приказали его расстрелять. И еще я думала о бедных пленных абиссинцах, заживо похороненных в горячих песках Массауа, или утопленных в Красном море, или расстрелянных по прихоти какого-то пьяного солдафона.
Нужно признать, что абиссинцы по природе очень добрые люди. Хоть их считают дикарями, они не стали мстить своим вчерашним врагам, приняли их, несмотря ни на что, гостеприимно, дали кров и пищу, на которую те набросились с жадностью изголодавшихся животных. Итальянцы были до слез растроганы таким добрым отношением; эти молодые, не слишком воинственные люди говорили о тех, кто их послал на эту войну — о господах Умберто и Криспи — в самых нелестных выражениях. Весьма вероятно, что если бы они оказались победителями, то они бы грабили, поджигали и убивали, как настоящие европейцы, как это обычно происходит, когда белые хотят приобщить туземцев к благам своей цивилизации. Ничего удивительного, что черный брат оказывает сопротивление, если его убеждают в своей правоте с помощью гильотины!
Негус показал себя не только человеком храбрым, но и сохранившим истинное великодушие, на которое не повлияли ни жестокость врага, ни клевета, ни оскорбления, ни даже собственная победа. Триумф победителя был скромен. Менелик не стал вспоминать обо всей грязи, которой его обливали, о все еще грозивших его родине опасностях, о непрочности его династии;[179] он проявил доброту, которая сделала его еще более привлекательным.
Он обращается к офицерам с необыкновенным уважением, почитает их доблесть и военные заслуги и следит за тем, чтобы у них было все необходимое, даже немного балует их; короче, обращается с ними скорее не как с пленными, а как с гостями. Чтобы облегчить им возможность передвижения, он дал им мулов; он позаботился и о том, чтобы они смогли переписываться с родными.
С простыми солдатами обращаются так же хорошо; я даже знаю несколько человек, которые не стремятся возвращаться домой, а собираются остаться здесь и завести семью. Почему бы и нет? Как было бы прекрасно, если бы это великодушие императора заставило надменных итальянцев задуматься о той бездне, в которую они угодили по своей вине. Я понимаю, что их самолюбию нанесен очень большой удар. Они надеялись на быструю победу, мечтали о колониальной империи, о распространении сферы итальянского влияния вплоть до Красного моря, и вдруг все эти мечты разлетелись в пух и прах; конечно, пережить это совсем непросто. Во всяком случае, не следует забывать о самом главном; не стоит сожалеть о потерянной славе, надо думать о том, чтобы сохранить людей. Пусть нечем будет похвастаться, это не столь важно, если воцарится долгожданный мир и высохнут материнские слезы!
Негус хочет конца войны. Несмотря на его успехи в сражениях, он заслужил всеобщую симпатию своим упорным стремлением к миру. Если итальянцы пойдут ему навстречу и противники пожмут друг другу руки, я убеждена, что вся эта злосчастная история будет предана забвению. Но хватит о господах итальянцах, я не могу не сердиться на них! Да, я им прощаю, но я ничего не забыла. Посмотрим, как они поведут себя дальше, может, перестанут быть такими агрессивными по отношению к Франции.
Еще новость: Барка покидает меня! У него важное дело, он собирается жениться на моей горничной, которую зовут Улетагоргис, или, говоря иначе, Жоржетта. Она очень хорошенькая, добрая и кроткая, ей двенадцать лет; Барка к ней очень привязался. Он даже намеревался взять в жены и ее сестру Микаэлу, которая на год младше Жоржетты. Он — мусульманин, и это кажется ему совершенно естественным. Пришлось напомнить, что абиссинцы исповедуют христианскую веру, и многоженство здесь категорически запрещено.
Барка признал правильность такого замечания и ответил: