— До Ленина дошел твой арест. И Владимир Ильич приказал освободить тебя, помиловать, значит. Так что иди. Ничего тебе не будет[5].

Першикова вспыхнула, прижала руки к груди и стремглав выбежала из канцелярии. Она бежала по улицам, ярко освещенным веселым мартовским солнцем, и в голове у нее билось, кричало ликующее: «Ленин! Ленин! Ее спас Ленин!» Она никогда не видела его воочию, но теперь он был для нее самым близким, самым родным человеком.

Сослуживцы с нескрываемой радостью встретили благополучное возвращение Валентины. Ликовал и Минин. Но недолго. Через неделю его полк выступил на фронт. Разлука не миновала их.

В тот же день Валентина ушла из дома и сняла себе угол у каких-то стариков. С нетерпением ждала писем от Вани. Отвечала на них всегда длинно и пылко. В июне началось новое наступление белых на Царицын. Теперь шли врангелевцы с танками и аэропланами. Под Царицыном гремели жестокие и кровопролитные бои. В одном из них смертью храбрых пал и красноармеец Иван Минин.

У Валентины Першиковой, кроме Усачева, не было близких людей, и она пришла к нему со своим горем. Они долго сидели молча, потом Усачев сказал, осторожно дотронувшись до вздрагивающего плеча убитой горем девушки:

— Хороший был парень, красноармеец Иван Минин. Но что поделаешь — война. Меня позовут еще раз, и я не пожалею своей жизни за рабоче-крестьянскую революцию, — он пытался успокоить ее. — Ты не сокрушайся, Валентина. Всякие раны заживают. — И озабоченно спросил: — Как живешь-то? Может, в чем нуждаешься, может, я в чем помочь могу?

После этого Валентина взяла к себе Веру — вдвоем переживать горе было легче. Першиковы-родители не противились отделению дочерей. В жилищном управлении нашлась работа и Вере.

Вячеслав Усачев всячески старался облегчить положение сестер Першиковых. Он заботился о них по-отечески: выхлопотал для них дров, раздобыл им ордер на обувь, водил их в Народный Дом на спектакли.

Но в мае у него прибавилось работы — он стал помощником начальника городской милиции. И если Вячеслав Усачев стал реже бывать у Першиковых, к нему на работу стала чаще забегать Валентина.

Сестры близко сдружились и с сослуживцами. И когда 30 июня 1919 года врангелевцы ворвались в Царицын, сестры Першиковы вместе с другими работниками царицынских советских учреждений погрузились на пароход и отправились вверх по Волге, чтобы переждать до того времени, когда враг будет изгнан из родного Царицына.

Так Вячеслав Усачев расстался со своей необыкновенной «крестницей». Царицынская городская милиция снова сформировалась в роты, оставила город и присоединилась к одной из армейских частей. И у кого после этого Усачев ни спрашивал о Валентине Першиковой, никто о ней ничего не слыхал. Ее след затерялся.

В. ЮДИН

В ОДНОМ СТРОЮ

Поставленные партией на страже завоеваний пролетарской революции, революционной законности и общественного порядка, милиция и ЧК рука об руку, в одном строю, выполняли общее дело.

В то суровое время они вместе корчевали контрреволюционные гнезда, громили воровские притоны, боролись со спекуляцией, злоупотреблениями по службе, с детской беспризорностью, дрались с бандитами, тушили пожары. Сотрудники милиции и чекисты не чурались никакой работы, если она служила интересам рабоче-крестьянского государства, не проводили грани между милицейскими обязанностями и службой государственной безопасности.

* * *

...Этот нищий облюбовал для промысла «свой» район — несколько пересекающихся улиц на окраине Царицына, где не было никаких промышленных предприятий и люди жили бог весть чем. Каждое утро он неторопливым шагом мерял улицы, не пропускал ни одной калитки, стучал в двери суковатой палкой, терпеливо ждал подаяния.

Но его внешность далеко не у всех вызывала сострадание и участие. Низкорослый, широкоплечий, сутулый, с короткой бычьей шеей, он казался глыбообразным. Глубоко запавшие серые глаза глядели холодно и отчужденно, и этого взгляда не смягчала даже постоянная угодливая улыбочка на мясистом лице. Ходил он в рваных обносках, явно с чужого плеча. Тощая засаленная холщовая сумка болталась на боку. Пустой правый рукав пестро залатанного короткого пиджака он глубоко запихивал в кармам.

Нищий попрошайничал заученно и монотонно, словно выполнял постылую обязанность: «Подайте убогому и увечному Христа ради». Не обижался, когда отказывали, и бесстрастно бормотал благодарность, когда подавали. В общем, таких, как он, немало бродило по улицам полуразоренного врангелевцами Царицына в пасмурные дни осени 1920 года. И у милиции не всегда до них доходили руки.

Молодой сотрудник оперативного отдела ЧК Михаил Крюков попал на эту окраину случайно, разыскивая нужного человека. Глыбообразный нищий вызвал у него чувство неприязни. «Ну и бугай! На таком камни возить», — оглядев коренастую фигуру с сумкой на боку, подумал чекист. Он с мальчишеских лет научился зарабатывать свой хлеб и презирал нищих, считая всех попрошаек закоренелыми тунеядцами. Он искренне полагал, что человек, способный передвигаться на своих ногах, видеть и протягивать руку, может трудиться, хотя бы сторожем, посыльным, мало ли кем, но все же работать.

Как-то, разговорившись со знакомым постовым милиционером этого участка, Михаил крепким выражением помянул безрукого нищего и хмуро заметил: