— Болезнь у него от пищи, — ответила Любава, не заметив моей иронии. — Что бы ни съел, все будет плохо. Эту порчу домовой насылает. Я, как вошла, сразу заметила, что во всех углах подметено. Ни соринки, ни пылинки, уж не говоря о крошках еды. Жадные они, здешние хозяева.

Любава осуждающе покачала головой, а мне стало интересно послушать дальше.

Выяснилось, что вокруг человека всегда много всякой невидимой живности. В доме — домовой, в сарае — сарайный, на сеновале — сенной. И живность эта хочет есть, причем вполне материальную пищу. А если остается голодной, то злится и может наслать на людей разные виды порчи, которые и есть болезни. Поэтому всякий здравомыслящий человек должен не жадничать и оставлять домовым пищу — крошки хлеба или обрезки овощей. Одним словом, домовые очень приветствуют, если в доме редко метут полы.

А лечение бывает трех видов. Первое, самое простое — это лечение травами. Нужно знать их все и знать, какая трава помогает при каких признаках болезни. Еще нужно уметь приготовлять отвары и делать мази.

— Если захочешь, — великодушно предложила девушка, — то я как-нибудь покажу тебе некоторые травы и покажу, как готовить из них лекарства.

Зато о двух других средствах целительства Любава хоть и знала хорошо, но рассказывать мне наотрез отказалась. Сказала только, что одно — это окуривание порченого, больного человека специальным составом курений, а второе я даже не сразу понял.

— Бел-горюч камень Алатырь, — так сказала Любава и, несмотря на мои расспросы, ничего более не пояснила. — Всему этому меня мама научила, — сказала она. — Мама была знаменитая ворожея и целительница, а я с детства у нее училась. Князь Рогвольд давно болел, поэтому для него лечение было очень важно. Вот он и взял меня себе в ключницы ради этого.

Она засмеялась, показав снова свою очаровательную улыбку.

— Другие князья и бояре ключницами всегда берут своих наложниц, — поведала она лукаво. — Но старый Рогвольд не нуждался в этом. Правда, он очень боялся, что об этом станет известно людям.

— Его мужская слабость помешала бы ему оставаться князем? — уточнил я, на что Любава уклончиво заметила:

— Людям не нравится, если князь слабый. Все хотят быть под защитой сильного господина.

Когда мать Любавы умерла, Рогвольд пригласил к себе ее дочь и предложил сделаться ключницей вместо матери, а заодно и целительницей своего престарелого хозяина.

— Ты будешь спать со мной? — спросила тогда семнадцатилетняя Любава, с опаской глядя на хилое тело и трясущиеся руки Рогвольда.

— Нет, — ответил он. — Но люди должны думать, что мы с тобой спим. Ты поняла меня? Это мое условие.

— Я поняла, — сказала Любава. — А кто тогда будет со мной спать?

Услышав, что станет наложницей княжеского сына Хельги, она обрадовалась. Хельги был молодой красавец, с вьющимися светлыми волосами, голубоглазый, как все русы, и очень ласковый с женщинами — о его нежностях много и возбужденно судачили многочисленные служанки в княжеском тереме и вокруг. И мужская сила у него была ого-го, не то, что у старика-отца.

— Он был неутомим, — с грустью сказала Любава, вспомнив о своем прежнем любовнике, и глаза ее подернулись пеленой печали. — Настоящий мужчина!

Тут мне стало совсем неприятно. Нет, я не Отелло, но нельзя же так в открытую издеваться над моими чувствами. Хельги — настоящий мужчина. Воевода Свенельд, видимо, тоже. А я что — не мужчина, что ли?

— Конечно, мужчина, — засмеялась Любава, когда я выразил ей свое возмущение. — Ты — пришелец-мужчина, и ты мне очень нравишься! Ты — лучше всех, Солнышко! — с этими словами она прыгнула на меня, и мы оба провалились в мягкое сено.

Уж не знаю, каков был покойный Хельги, но Любава явно была ему под стать и не уступала в «неутомимости». Бешеная энергия и сладострастие буквально исходили от ее крепкого тела. В любовных ласках она не стыдилась ничего, и ей не приходило в голову обуздывать свои желания. Сдержанная в обычной жизни, в постели Любава становилась настоящей тигрицей, самозабвенно предающейся плотским утехам.