Я постаралась одеться получше, сменила привычные леггинсы на нормальные штаны на молнии, нанесла консилер под глаза. Но сейчас я чувствовала себя заурядной, как коричневый бумажный пакет.

Винни заказала двойной эспрессо и, взяв чашку и блюдце кукольного размера, подсела ко мне. Первым делом я спросила, что привело её в Сан-Франциско, и она ответила, что она тут по делам – производство сумок, тоска смертная – и рассеянно отмахнулась, продемонстрировав кольца вечности[1], унизанные изумрудами и сапфирами. Подумать только, я оставила дома обручальное кольцо, чтобы не показаться слишком броской!

Вижу, ты удивлена, почему я позвонила, сказала она. Она объяснила, что её близкому другу в Китае понадобилась пересадка печени, и он хочет, чтобы операцию провели в США. Мой муж ведь хороший хирург – могу я дать его контакты? Конечно, она понимает, что он очень ценный специалист.

Ещё раз: мы двадцать лет не общались! Неправильно истолковав моё выражение лица, она сказала: я понимаю, после выборов трансплантаты для иностранцев почти не достать, но, пожалуйста, твой муж ведь может просто поговорить с моим другом?

Ладно, пообещала я, передам Оли. Она рассыпалась в благодарностях, а потом сказала: ну а как ты вообще, Ава? Расскажи мне всё. Мы столько лет не общались.

Я быстренько пробежалась по списку (пока она усердно делала вид, что частный детектив ей всё это не сообщил). Муж, Оливье, о котором она, судя по всему, уже немного знает, наполовину француз, наполовину американец, женаты четыре года. Малыш Анри двух лет – хочешь посмотреть фото? Вот он в нашем саду, да, мы живём на этой же улице, чуть правее.

А с работой как?

Я дала стандартный ответ: оставила юридическую фирму, когда родился Анри, и теперь работаю из дома, так удобнее, баланс и всё такое. Пока я говорила, я изучала её лицо, пытаясь понять, что изменилось. Конечно, пластика век, сильная подтяжка лица, включая лазерную хирургию и микротоковую терапию, качественное наращивание волос, дизайнерская одежда. Но дело было не только в этом. Сидя напротив меня, прихлёбывая кофе из крошечной керамической чашечки, Винни выглядела спокойной, расслабленной, выглядела как человек, который вписался в этот мир.

Что произошло с той полноватой серьёзной девочкой, которая вошла в нашу комнату, таща за собой пару потёртых ядовито-розовых чемоданов, набитых, как потом выяснилось, акриловыми кардиганами и плохо сидевшими брюками из полиэстера? С этой самой минуты стало ясно, что мы не подружимся.

Почему, спросите вы? По обычным стереотипным причинам, которые так важны для подростков. Она была неловкой, нелепой, запуганной. Страшно запуганной. Только что с корабля.

Нет, я тоже тогда была не особенно крутой, но мой случай был не критичным. Я понимала, что хорошие друзья по колледжу меня исправят, а плохие утянут на дно, и что у меня лишь крошечный клочок времени, чтобы сделать правильный выбор.

Понимаете, детектив, мне тогда казалось, что я всю жизнь ждала возможности попасть в Стэнфорд. Я выросла в пригороде Бостона – в Ньютоне, если вам интересны подробности – и была тихой зубрилой, которую никто не замечал. Ну то есть учителя, конечно, замечали, потому что у меня были отличные оценки, но постоянно меня путали с Розой Ши, моей такой же тихой зубрилой-подругой. Ещё несколько похожих на нас ребят со мной дружили, но для всей остальной школы, для нормальных её учеников, я была невидимкой.

Хотите пример? Однажды брат приехал домой на каникулы, мы пошли за мороженым и наткнулись на Митча Паулсона, его бывшего партнёра по теннису. Парни пожали друг другу руки, похлопали по плечам, ну и я помахала рукой этому Митчу. И клянусь вам, лицо Митча ничего не выражает. Гейб ему говорит: это Ава, моя младшая сестра, – а Митч отвечает: очень приятно, рад познакомиться.

Рад познакомиться! Я видела больше десятка их матчей. Я знала, с кем Митч встречался в выпускном классе, и с кем встречался до этого, а он вообще понятия не имел, кто я такая.

В Стэнфорде было полным-полно таких, как я. Я купила себе контактные линзы. Я отрастила волосы до такой длины, чтобы можно было заплетать их в косы. Я хотела, чтобы меня заметили, и если мне не досталась в соседки по комнате высокая спортивная блондинка, я не собиралась позволить той, которая мне досталась, встать у меня на пути.

В свою защиту скажу, что я старалась не быть с Винни гадкой. Я скрывала своё раздражение и отвечала на её бесконечные вопросы – в основном стандартные, типа где взять студенческое удостоверение, какой пароль от общей почты. Но помимо этого, у неё была отвратительная привычка путать меня со своим карманным словарём. Она поминутно спрашивала, что значит то или иное непонятное ей слово, вроде двойственность, соответствие, тщеславие.

С учётом того, что большая часть нашего общения в колледже сводилась к её просьбам о помощи, мне, наверное, не стоило очень уж удивляться тому, что она и теперь попросила помочь с операцией её друга.

Остаток дня она осыпала меня комплиментами, говорила, например: не удивлена, что у тебя такой талантливый и такой красивый муж. И: всегда знала, что у европейцев и азиатов получаются самые чудесные дети. И: из всех девчонок в колледже я больше всех завидовала тебе. Растаяв от её лести, я не сразу поняла, что уже попалась на крючок, с самого начала, ещё когда совершенно её недооценила.

Винни изображала интерес к истории нашего с Оли знакомства, когда воздух пронзил крик, который я ни с чем не спутаю. Я повернулась на этот крик, вслед за мной Винни и другие посетители. На тротуаре у кофейни лежал на спине мой Анри с красным от ярости лицом. Рядом с ним на корточках сидела Мария, храни её Господь, и что-то пыталась ему втолковать со спокойной решимостью во взгляде.

На долю секунды мне захотелось сделать вид, что я тут вообще ни при чём (и прежде чем вы обвините меня в бессердечности, детектив, хочу заметить, что его истерики не прекращались почти никогда). Двое мужчин в стильных очках, сидевшие за соседним столиком, обменялись ухмылками, и я, объяснив Винни, что этот визжащий ребёнок – мой, выбежала за дверь.