Скрипнула дверь «плимута». Тони улыбнулся сквозь боль: все-таки охрана у пророка-президента была возмутительно непрофессиональна. В оправдание, наверное, стоило сказать, что никто бы не решился покушаться на Его Святейшество, Гласа Господнего прямо на Святой Земле. Никто, кроме Тони Синтаро по прозвищу Шальная Пуля.
Кто-то невидимый начал было что-то говорить, но тут мир погрузился в оглушительную тишину. Тони крепко зажмурился, сжался… А потом пришел грохот.
Волосы на затылке лизнул пыльный язык горячего ветра. За шиворот посыпалось что-то липкое, обжигающее. Позади истошно верещали и постоянно поминали бога. Тони стал медленно подниматься.
Левая рука почти отказала, а рукав пропитался теплой кровью и лип к коже. Перед глазами плыло, а в ушах стоял вибрирующий писк. Что-то горячее текло по лицу, шее. Тони утерся, и ладонь его с зажатым «глоком» стала красной и мокрой.
Покачнувшись, Синтаро оказался с другой стороны президентского автомобиля. Дверь в пассажирский салон была распахнута. Тони обернулся и взвыл от бессильной ярости: среди руин, среди плывущего, вибрирующего мира мелькал четкий и ясный удаляющийся силуэт. Судорожно перезарядив пистолет, Тони шагнул следом.
Его словно толкнули в грудь, совсем легонько, почти дружески… Но этого хватило, чтобы он качнулся назад, на «линкольн», и медленно сполз на землю. Его «глок» выпал из разом ослабевшей руки в комковатую от крови дорожную пыль, а на груди расплылось алое пятно. Но жалел Пуля только об одном: нескоро он свидится со своими близкими, ведь смертная чума так легко не отпускает. Даже мертвых.
Особенно – мертвых.
– Тело – это всего лишь оболочка. Пусть оболочка остается, но душа уходит. Верь мне! – Рядом опустилась на одно колено Сирена.
Она, как всегда, была прекрасна: рыжая волна волос, чувственные губы, едва тронутые улыбкой…
Нежное прикосновение тонкой ладошки.
Прекрасна, как сама любовь.
Любовь, которую она дарила ему.
– Верь мне, любимый!
Он уже не мог говорить, но верил. Он всегда ей верил, даже когда спускал курок, даря ей милосердную смерть. Верил Тони и сейчас, поэтому и не боялся умирать. Он улыбнулся подошедшему Томасу Холдстепу. Никем иным тот просто не мог быть: постаревший, но все еще крепкий, широкоплечий. Дорогой костюм, мужественное лицо и жесткие глаза прирожденного политика. Наверняка дьявольски умен.
Только так и не научился стрелять в голову умирающим и мертвецам.
* * *
– Уроды! – Холдстеп покачал головой, выщелкивая использованную гильзу из своего раритетного кольта и вставляя новый патрон. – Бездари! Вот как вам довериться, а? Отправлю, клянусь всеми святыми, отправлю на восточные рубежи! Сгниешь там, но никогда не вернешься в Новый Салем! Как этот ублюдок сумел ко мне подобраться?!
Последние слова были адресованы телохранителю, возвращавшемуся от руин. Тот сгорбился в готовности принять справедливое наказание от своего патрона, пророка и повелителя. Ветеран войны с конфедератами, один из лучших в легионе Наву, он робел перед волей пророка-президента. По-настоящему железной волей. Только такой человек мог взять на себя грех убийства невинных ради веры. Такова воля Божья, но кто решится взять грех на себя?
Холдстеп взял. Он будет за него отвечать после смерти, но для своих подданных – свят. Даже для тех, кто был посвящен в его тайные дела.
Телохранитель крикнул, мотнул рукой, словно куда-то указывая, но ветер унес его слова. Холдстеп нахмурился.