Насколько пассивно-агрессивно было бы переслать Шону письмо с напоминанием, которое я отправила ему два дня назад? Очень, я думаю.

Я вздыхаю, пишу «Будет сделано» и стараюсь не скрежетать зубами из-за того, что я бы с удовольствием внесла свой вклад в проблему электростатических распылителей. Вообще-то это тесно связано с моей дипломной работой, но кого я обманываю? Даже если бы я присутствовала, Шон повел бы себя как обычно: вежливо хмыкнул бы на мой вклад, нашел бы пустяковую причину, чтобы отбросить его, а пятнадцать минут спустя перефразировал бы и переформулировал его как свою собственную идею. Тед, мой ближайший союзник в команде, говорит мне, чтобы я не принимала это слишком близко к сердцу, потому что Шон — придурок практически для всех. Но я знаю, что не воображаю, что его самое вопиющее поведение всегда направлено на меня (Интересно, почему, — размышляю я про себя, поглаживая свой женский подбородок). Но Шон — лидер группы, так что…

Говорила ли я, что мне нравится моя новая работа в EPA? Может, я соврала. А может, я действительно люблю её, но больше ненавижу Шона. Трудно сказать.

Я провожу день, делая ту работу, которую могу делать без доступа к секретной информации — то есть, очень мало. Я коротко общаюсь по FaceTime с Сэди, но у неё дедлайн по какому-то хиппи-дурацкому экоустойчивому проекту («Я не спала тридцать восемь часов. Пожалуйста, привяжите к моей шее наковальню и бросьте меня в Саргассово море.»), Ханна недоступна (наверное, резвится с моржами на льдине), и… Вот и всё. У меня нет других друзей.

Наверное, мне стоит поработать над этим.

К часу дня мне смертельно скучно. Я дремлю; смотрю видео на YouTube о расположении пластин стегозавра; крашу ногти в красивый красный матовый цвет; пишу бестолковый пост для своего блога «Холостяк» о своих ожиданиях от следующего сезона; практикуюсь заплетать волосы в корону; размышляю, не трудоголик ли я, и решаю, что, вероятно, да.

Не помню, когда я в последний раз сидела дома целый день. Я всегда была немного беспокойной, даже слишком беспокойной. Слишком активная, говорили мои родители, пытаясь записать меня во все возможные командные виды спорта, чтобы я была занята. Они неплохие люди, но я сомневаюсь, что они хотели ребенка, и я точно знаю, что они не были поклонниками тех изменений, которые моё появление внесло в их образ жизни. Возможно, именно поэтому они никогда не были большими фанатами. Сейчас мы общаемся раз или два в год — и всегда звоню только я.

Ну что ж.

Я прислоняюсь лбом к прохладному стеклу окна, испытывая странное чувство изоляции, как будто я отключена от всего мира, укутана в приглушенный белый кокон.

Я должна снова начать встречаться.

Должна ли я снова начать встречаться?

Да. Должна. Только вот… мужчины. Нет, спасибо. Я прекрасно понимаю, что #невсемужчины такие снисходительные говнюки, как Шон, и у меня была своя доля вполне милых парней, которые не чувствовали необходимости на меня наезжать, когда я пыталась завязать разговор. Но даже в лучших своих проявлениях все мои романтические отношения были похожи на работу. Так, как никогда не было с Сэди, Ханной и Хеленой. Так, как никогда не была настоящая работа. И ради чего? Секса? Присяжные ещё не определились, волнует ли меня это вообще.

Может быть, мне стоит пропустить свидание и просто навестить Сэди в Нью-Йорке, как только погода наладится. Да, я так и сделаю. Устроим там выходные. Покатаемся на коньках. Возьмем тот замороженный горячий шоколад, о котором она бредит, тот, который, как она настаивает, не просто переделанный молочный коктейль. Но тем временем снег всё ещё идет, и я всё ещё торчу здесь. Одна.

Ну, не одна. Лиам рядом. Он спустился вниз сегодня утром, проведя большой рукой по гладким деревянным перилам, выглядел… не совсем растрепанным. Но он не стал надевать свой обычный костюм. В выцветших джинсах и поношенной футболке он казался моложе, более человечной версией своего отстраненного, сурового «я». Или, может, это были волосы, темные, как обычно, но торчавшие немного сзади. Если бы мы ненавидели друг друга чуть меньше, я бы подошла и поправила ему волосы. Вместо этого я смотрела, как он заходит в просторный вход, пока он не перестал казаться просторным. Никакой потолок не может быть таким высоким, когда под ним стоит такой высокий человек, как Лиам. Я смотрела на него полузавороженно несколько мгновений, пока не поняла, что он смотрит прямо в ответ. Упс. Затем он посмотрел в окно, глубоко вздохнул и направился обратно наверх. Телефон уже был у него возле уха, пока он давал спокойные, подробные инструкции о проекте, который, вероятно, направлен на освобождение планеты от злых лап фотосинтезирующих растений.

С тех пор я его не видела, но слышала. Смех здесь. Шаги босых ног там. Скрип дерева и писк микроволновки. Наши комнаты находятся в полутора коридорах друг от друга. Я знаю, что у него есть домашний офис, но я никогда туда не заходила — что-то вроде негласного не ходи в западное крыло, ситуация «Красавицы и Чудовища». Я думала о том, чтобы разнюхивать, когда его не было, но что, если он расставил вокруг ловушки? Я представляю, как он вернется домой, найдет меня плачущей, а моя лодыжка запуталась в капкане. Он, наверное, оставит меня там голодать.

К тому же, он не часто выходит в свет. Есть пара его друзей, которые приходят, чтобы заняться удивительно ботаническими вещами (что слишком напоминает мне меня, Сэди и Ханну, делающих пирожные для марафона «Парки и зоны отдыха»[10] — что, в свою очередь, вызывает смутную боль, поэтому я делаю вид, что этого не происходит). Его рабочие дни, кажется, длятся по шестнадцать часов, даже когда я не веду себя как мелкий гремлин, расписываясь за его почту, но это всё. Интересно, ходит ли он на свидания? Интересно, пробирается ли он каждую ночь в дом с другой девушкой и говорит ей: — «Тсс, тихо. Моя незаконная соседка-рыжая, забьет ключом мой проигрыватель, если мы будем слишком шуметь». Интересно, я просто не замечаю, что у него на кухне каждые выходные оргии в масках, пока я, укрывшись бабушкиным одеялом, старательно пишу посты в блоге?

Интересно, почему я удивляюсь.