— Да-да, знаю, — поморщился правитель. — Сучья Генуя… Наемники наготове, ждут, собаки, удобного момента. Но не дождутся. Ведь так?

В уверенном ворчании дожа чувствовались нотки сомнения. В Генуе гремели барабаны войны, раздавались призывы перерезать глотки проклятым выродкам из Венеции, насадить их собачьи головы на пики и разнести в пыль роскошь пьяцца Сан-Марко.

— Армия и флот Республики готовы двинуться на этих мерзавцев уже летом, если ваша светлость соблаговолит отдать приказ. Граждане Венеции будут приветствовать такое решение. Мы знаем их настроения, знаем, о чем они толкуют, о чем шепчутся в укромных уголках. Знаем их молитвы, мысли праведные и неправедные.

Дож кашлянул и отвел взгляд от лица собеседника.

— Сколько сегодня? — спросил он спокойно.

— Двадцать девять, ваша светлость. И да благословит Господь Республику.

Дож принял список и прочитал имена. Знакомых нет. Да если б и были… Как обычно, он ни о чем более не спросил. Подержав палочку воска над свечой, дож капнул зеленым расплавом на бумагу и приложил свою царственную печать. Энцо с поклоном принял бумагу и спрятал ее.

Андреа Дандоло покосился на человека, начавшего карьеру стража государства тридцать девять лет назад в чине капрала. Дож не сомневался, что Энцо перережет глотку и ему самому, если того потребуют государственные интересы.

Знает ли он? Проникает ли взгляд государства в мои потайные покои, в мои личные слабости? Видит ли недремлющее око, как слуги по ночам доставляют ко мне мальчиков-марокканцев и под утро выводят их из дворца? Такие тайные сомнения частенько мучили дожа. Он вдруг почувствовал усталость. Вспомнил о свертке на столе.

— Что это за подарок, мастро Андолини?

— Подтверждение моих слов. Я не бросаю слов на ветер, ваша светлость.

Уже пятясь к двери, он еще раз напомнил:

— Войска готовы, ваша светлость. Как только отдадите приказ, я лично поведу их на Геную. Желаю вашей светлости спокойного ночного отдыха.

Дож не ответил. Он разглядывал сверток на столе.

Как только за Андолини закрылась дверь, дож занялся его подарком. Под тканью оказалась недавно отделенная от тела чисто вымытая женская голова с аккуратно расчесанными роскошными волосами. До тридцати не дожила, опытным взглядом определил дож, и тут его окатила жаркая волна узнавания. На него в упор смотрели два живых, широко раскрытых, не успевших помутнеть зеленых глаза. Дож покосился на дверь. Нет, Энцо не вернулся. Дож оскалился и жадно впился губами в холодный мертвый рот синьоры Фаринези. Его светлость хорошо помнил тот недавний вечер, когда, прикрывшись маской, он затаился в темном уголке набитого битком зрительного зала. Легкая, как будто невесомая актриса выскользнула на сцену в платье придворной дамы, с туго стянутой корсетом грудью. И из этого прелестного рта тут же посыпались мерзкие шуточки насчет полового бессилия правителя, на которого не действуют ее чары. Затем на сцене появился ангелочек в обличье арабского подростка… то есть юный арабчонок в одеянии ангела… и поделился со зрителями секретом мнимой импотенции властелина. Ангелочек игриво подвел свои губки помадой и шаловливо улыбнулся. Публика взорвалась воодушевленными воплями и бешеной овацией. Грязные скоты ржали и хватались за животы, смеясь над ним, бессильно сжавшимся в затененном уголке. А примадонна нагло повернулась в его сторону и низко поклонилась, устремив взгляд прямо на него, словно знала, кого скрывает плотная маска из темного бархата.

— Сука! — прорычал в исступлении дож, терзая и лаская беззащитный кусок мертвой плоти, забавляясь с нею и разрывая ее ногтями и зубами.