— Хочешь? — ухмыльнулся «черный», заметив выпуклость на штанах клоуна.

Барнаба не мог оторвать взгляда от кожи женщины, которую представлял себе, терзая какую-нибудь дешевую шлюху из борделя Пьоджо. Он на негнущихся ногах подошел к ее телу. «Черные» загоготали. Барнаба опомнился. Он несколько раз ударил несчастную по лицу и прошипел:

— С-сука! Бунтовщица!

Последний удар он рассчитал так, чтобы попутно смахнуть с запястья синьоры Фаринези тяжелый золотой браслет.

Негромкий шорох отвлек клоуна от воспоминаний. Две половины синего шелкового занавеса ползли от противоположных стен, отгораживая Барнабу от остального помещения. Крылатый лев, покровитель Республики, вздымался на дыбы на синем полупрозрачном шелке. За ним едва угадывались очертания двери, через которую вошел сюда Барнаба, По низу ткани виднелась россыпь пятен, похожих на засохшую кровь. У Барнабы от страха лязгнули зубы.

«Я актер, — подумал он. — Я обречен на смех публики. Каждый мальчишка в Венеции ржет до упаду над моими ужимками. Я падаю, притворяюсь мертвым и оживаю, только когда мне погромче захлопают. Но эта сцена не по мне. Домой бы. Простите, синьора Фаринези, — внутренне всхлипнул он, затравленно озираясь. Но вокруг лишь голые стены. — Господь всемогущий…»

— Барнаба Монтефиори! — окликнул громкий старческий голос с другой стороны занавеса. Барнаба различил смутные очертания фигуры, затем еще двух или трех… За окном воробьи шумно галдели вокруг дохлой мыши, но Барнаба слышал лишь негромкое сопение аристократических носов по ту сторону синего шелка.

— Ва… ваша милость, — пробормотал клоун и рухнул на пухлые колени.

Фигура шевельнула рукой, как будто подавая знак собаке. Но Барнаба потерял способность шевелиться.

— «Незримая болезнь», — произнес другой голос, недовольный и презрительный. — Все экземпляры этой гнусной пьесы уничтожены? Или ты сохранил один для себя, чтобы еще разок повеселить публику?

— Я раскаялся! — с жаром выпалил Барнаба. — Потому я и согласился… Ваши милости могут мне верить…

— Отвечай на вопрос! — оборвал его голос. — Все экземпляры уничтожены?

— Да. Все, все до одного. Я их сам вынес из погреба Фаринези и передал вашим людям. И видел, как их сожгли.

Короткая пауза. Затем раздался голос человека, явно не благоволившего к предателям:

— Можно ли доверять этому… рабу? А если завтра всплывет еще один текст пьесы?

— Нет! Нет! — завопил Барнаба, понимая, что одного слова стоящих за занавесом господ достаточно, чтобы тут же оборвать его жизнь. — Я сам подожгу дом Фаринези, если прикажете. И театр.

Из-за занавеса донесся смешок. Крылатый лев на синем шелке пританцовывал от легкого сквозняка.

— Пылкий парень, — услышал Барнаба.

— Разлюбил искусство?

— Музы оставили его, — пояснил новый голос.