— Как это чудесно, помнишь, Серёжа, у Ахматовой. Зажжённых рано фонарей шары висячие скрежещут, всё праздничнее, всё светлей снежинки, пролетая, блещут. Скоро снег растает, уйдёт, как наша любовь, исчезнет навсегда, — она обмякла, Травин было подумал, что уснула, но учительница просто так сдаваться не собиралась. — Снег вернётся зимой, мой милый, и всё вернётся. Вперёд, возничий, мчи что есть сил! Рожей вперёд смотри, куда пялишься.
— Барыня-то, кажись, уже нажрамшись, — вставил своё извозчик, пролётка как раз проезжала Великие ворота. — В зюзю они, значит. В баньку бы их, значит, чтобы потом в кабак, значит, а то непотребство в таких видах.
Травин на секунду задумался, резон в словах мужика был.
— Отставить кабак, — распорядился он, — бани около лесосплава знаешь, в Алексеевской слободе? Где Макар Пантелеймоныч банщиком?
— А то-ж, человек уважаемый.
— Заворачивай туда. Получишь свои два двугривенных, не беспокойся.
Бани делились перегородкой на мужскую и женскую часть условно, были те, кто ходил мыться семьями или разнополой компанией, но, если доплатить через кассу ещё два целковых, можно было снять маленькую комнату с отдельной мыльней. А если просто кассиру сунуть, то и одним вполне обходились. Травин так и сделал, закутал Варю в простыню, дал ей в руку кружку пива и ушёл искать Мухина.
— Через четверть часа подойду, вы пока распарьтесь чуток, — распорядился Фомич. Он легко проминал телеса толстяка, лежащего лицом вниз. — Только без глупостей, массаж, как его франкмассоны называют, это искусство телесного блаженства, а значит, другое блаженство нам не потребно. Приготовь барышню, веником чуток похлещи, чтобы кровь разогналась, но не переборщи, раз на грудь приняла, ей жар сейчас ни к чему. Внизу её держи, а то сердце не дай Бог остановится или сосуд лопнет, и сам поосторожнее, в самый пар не лезь. Я сейчас товарища приготовлю, и сразу к вам.
В парную Лапину пришлось чуть ли не силой волочь.
— Нет, — она пыталась сорвать с себя простыню, — Серёжа, я не хочу туда, там жарко, а я и так вся горю. Это шампанское, оно такое горькое, оно как моя жизнь, пусти меня, а лучше держи крепче.
На нижней полке парной она на несколько минут успокоилась, даже замолчала, втягивая влажный подостывший воздух, но потом снова воспряла, начала читать стихи, отчего мужики с лесосплава, сидящие на верхней полке, дружно плюнули и посоветовали Сергею даму свою из приличного места увести, а то он конечно мужчина видный и крупный, но и их восемь человек уставших после работы. Лапина обложила их матом, сплавщики нахмурились, Травин на рожон лезть не стал.
— Когда же это закончится, — сказал, укладывая Варю на скамью в отдельной комнатушке.
— Никогда, — обнадежила она его.
— Ты, командир, погуляй чуток, — Фомич зашёл, остановился у скамьи, разминая пальцы. — Минут десять, думаю, хватит. Посиди за дверью, леща копчёного пивом запей, а мы тут разберёмся.
— Ты поаккуратней, — попросил Травин.
— Каждая баба свой подход требует, — Мухин надавил подушечками больших пальцев между лопаток, Лапина скрипнула зубами. — Иди, не учи учёного.
Сергей сходил вниз, нацедил кваса и вернулся обратно, в небольшом коридорчике стояла лавка, за закрытой дверью слышались стоны и ругательства. Не успел он вторую кружку начать, раздался звук пощёчины, дверь распахнулась, оттуда вышла Лапина. Трезвая, злая и голая.
— Скотина, — сказала она. — Где моя одежда?
Мухин тоже вышел, потирая покрасневшую щёку, сел рядом с Сергеем, отобрал у него квас, выпил не торопясь, обождал, пока Варя соберётся, проводил её взглядом.
— Да, ну и ситуация. С виду она барышня кисейная, непойми в чём душа держится, — сказал он, — а внутри кремень, да такой, что о-го-го. Где ж ты такую откопал?