— Твоя страна осталась там, — перебил я его, указывая пальцем вверх. — Как и моя.

— Наверное, ты прав. Ну, так к чему я, то вовсе не партизаны были. Во вторую мировую, наши называли таких полицаями. Американские прихвостни, местная дочка ЦРУ. Если ты, конечно, понимаешь о чём я?

— Вьетнамская война, пятьдесят девятый семьдесят второй, времена правления Хрущёва и Брежнева. Это я помню.

— Кто такой Брежнев? — Апостол был искренне удивлён. — Это были Молотов и Хрущёв, с цифрами ты тоже ошибся.

Тут уже я открыл рот, но вспомнив, где нахожусь, быстро его захлопнул.

— Не важно, — махнул рукой крестник. — Так вот, во всех Вьетнамских селениях, были сочувствующие или бойцы вьетконга, вычислить которых, была главная задача полицаев. Методы у них, я тебе скажу…что и в гестапо побледнеют. Народ вьетнамцы, рано взрослеющий и упёртый, лет с пяти уже с родителями в поле, к трудностям привычные и не всякая пытка их сломать может. Так вот, что эти ироды придумали, отнимают у матери, двух трёхлетнего малыша, суют его в бамбуковую клетку и дают гранату как игрушку. Малышу любопытно, крутит вертит её, за колечко дёргает, а мать орёт. Полицаи на камеру всё снимают, для отчётности, так сказать… Посмотрел я, такое кино… — погрустневшим голосом продолжил Апостол, спустя короткую паузу.

Представив это «шедевр» кинематографа, я тоже ужаснулся, многое видел, но чтоб такое.

— Ну так, к чему я это рассказал, воспитание тому виной. Иные родители всякое творят, а дети видят и повзрослев копируют их, и плодят своих. А в нашем случае, вседозволенность, безнаказанность, творят что хотят, но ведь и они кем–то воспитаны!? — закончил на этой ноте Апостол.

«Да уж, издалека начал, но объяснил всё популярно, красочно, я будто сам в этом селении побывал.»

Тихо захныкала девчушка, позвав во сне маму, она свернулась клубочком и опять замолчала. Апостол тут же подсел к ней и стал что–то нашёптывать, поглаживая по белокурой головке.

— Кто у вас президент? — услышал я, хриплый голос за спиной.

— А? — обернувшись, обнаружил глазеющую на меня жертву, получается, пока мы болтали, мужичок пришёл в себя.

— Ладно, это потом, — он попытался махнуть рукой, но тут же скривился от боли попутно вспомнив чью–то маму. — Дай пожалуйста, живчика глотнуть, — вежливо попросил мужичок.

Просьбу я выполнил, пришлось держать бутылку самому, тот беспомощно улыбнувшись, сделал несколько больших глотков. Подошёл Апостол и с любопытством поглядывал из–за спины.

— Фух, знатный живец, на коньячке видать, мажористый, — выдала несостоявшаяся жертва, удовлетворённо отрыгнув. — Фавн я.

— Кнут, а это Апостол, — представился я в ответ.

— Итальянец, что ли? — поинтересовался крестник.

— Да какой к чертям итальянец, псковские мы. А Фавн, это потому, что крёстный как меня увидел, сразу ржать принялся, говорит, что только рогов с копытами не хватает, а так чистый Фавн. Я тогда и понятия не имел, что это за зверь такой.

Жертва оживала на глазах, на щеках появился румянец, в глазах блеск, даже страшные отверстия на руках и ногах покрылись коркой.

— Давно эту землю топчу, регенерация повышенная, — ответил Фавн, хоть вслух я и не спрашивал, видимо взгляд был красноречивым. — Эх, настойку бы ещё гороховую, я бы к вечеру уже ходил.