– Это проявилось и в Беловежье, когда Буш разговаривал с Ельциным, и первый его вопрос был, как вспоминал Кравчук: «Как вы договорились по поводу ядерного оружия?»
– Да, и я чувствовал, что Бейкер не провоцирует, а говорит искренне. Я же в своей застольной речи говорил, что в СССР есть республики, которые имеют более долгую историю государственности, чем сам Советский Союз, и они будут использовать это для выхода из его состава. Если сейчас подавлять эти проявления, говорил я, все равно рано или поздно все распадется, но с большим взрывом. Поэтому нужно регулировать процесс, а не сдерживать его. К моему удивлению, когда мы вышли из зала, ко мне подошел Алексий и сказал: «Я слышал речь мудрого человека». Мне казалось, что как русский человек он должен быть против того, о чем я говорил, но он не возражал. Меня это очень заинтересовало.
– Известный российский эксперт по Кавказу Сергей Маркедонов писал, что к 1991 году в национальных республиках СССР этнический национализм стер противоречия между диссидентами и коммунистической номенклатурой. Так было в Грузии, когда Гамсахурдия пошел на Цхинвали вместе с первым секретарем ЦК Гумбаридзе; так было в Азербайджане, когда портреты Гейдара Алиева висели в кабинетах лидеров Народного фронта. В Армении лидеры Компартии тоже стали сторонниками национальной независимости?
– Нет, в Армении все было сложнее. После 1915 года, когда мы потеряли полтора миллиона человек и территории, у нас возникло ощущение, что нашу безопасность может обеспечить только Россия. Поэтому отделение от Советского Союза и независимость означали для нас начало самостоятельного плавания, когда рядом Турция, которая, как мы считали, только и ждет, как уничтожить то, что от нас осталось. Поэтому вопрос независимости, конечно, был актуален для руководителей движения диссидентов, но особой популярностью не пользовался ни у коммунистов, ни у большей части населения. Население пришло к этому постепенно.
– Но как вы думаете, почему Москва все-таки приняла решение после землетрясения изолировать комитет «Карабах»? Чего испугалась?
– В то время войска вошли в город, в Ереване был объявлен комендантский час. По-моему, Горбачев счел удобным во всей этой суматохе решить и наш вопрос. Мы же выступали против некоторых инициатив Москвы. Когда Советский Союз начал собирать деньги со всего мира на ликвидацию последствий землетрясения, мы сказали, что не доверяем СССР и пусть эти деньги будут аккумулироваться в Европе у нашего французского певца, армянина Шарля Азнавура, или в Соединенных Штатах у нашего губернатора Калифорнии, тоже армянина (имеется в виду Джордж Докмеджян, возглавлявший Калифорнию в 1983–1991 годах. –
– Арест комитета «Карабах» не привел к радикальному развороту внутри самой организации?
– Через несколько месяцев после землетрясения началось движение за наше освобождение. К нему присоединились Сахаров, [Галина] Старовойтова. На Съезде народных депутатов СССР нас поддержала межрегиональная депутатская группа.
– В этом еще, наверное, был элемент давления на Горбачева.
– Да, в то время он как раз организовал референдум во всех республиках о сохранении СССР. И мы были, насколько я помню, единственными, кто заявил, что проведет свой референдум. В Армении вопрос на референдуме звучал так: «Согласны ли вы, чтобы Армянская республика стала независимым демократическим государством вне состава Советского Союза?» Тогда впервые прозвучала фраза «вне состава СССР», и это было в Армении.
– В отличие от вопроса на более позднем украинском референдуме, где говорилось лишь о независимости страны, но не о ее выходе из состава СССР.
– Там хитро было. Но мы сформулировали четко. Причем этот вопрос центр очень пугал. Было совещание у Горбачева – он время от времени собирал или премьер-министров, или руководителей республик. И во время перерыва я ему сказал: «Михаил Сергеевич, я хочу с вами поговорить». На совещании мы обсуждали вопросы, связанные с другими делами, и он сказал мне утром позвонить его помощнику и назначить встречу. Я позвонил помощнику, помощник сказал, что Горбачев занят. Я подумал, что он не хочет встречаться. Позвонил Крючкову, руководителю КГБ, и пошел к нему. Тот спросил: «О чем хочешь говорить?» Я ему что-то ответил, но интереса у него не увидел. Тогда у меня возникла мысль: может быть, это референдум их так напугал? Я сказал: «Можно обговорить текст референдума». Он ответил: «Это интересно», – и позвонил Михаилу Сергеевичу: «Господин Манукян хочет с вами встретиться». Оттуда я на машине сразу поехал к Горбачеву. В разговоре мы этого вопроса уже не касались. Но я понял, что для них очень важно вот это «вне состава Советского Союза». Независимость – сколько хотите. Но «вне состава» прозвучало впервые.
– И Горбачев тогда так и не поднял этот вопрос?
– Нет. Он, по всей вероятности, довольствовался тем, что Крючков со мной об этом поговорил.
– Забавно. Значит, он все-таки опасался, что вы это скажете и ему надо будет как-то на это реагировать.
– Да. В 1990 году прошли первые демократические выборы в Армении. Мы не думали о том, что скажет руководство в Москве. А еще это время с советской базы в Армении были похищены самые современные огнеметы. У нас было очень много военных отрядов – кто-то из них это и сделал. Воспользовавшись этим, Москва решила ввести в Армении комендантский час и все свернуть, ведь независимо от них к власти в Армении приходили люди, никакой связи с коммунистической партией не имеющие. Позвонили из Москвы и сказали, что хотят встретиться.
– Вы были премьером?
– Только прошли выборы, и еще не были названы председатель парламента и премьер. Я и Ашот Манучарян (глава МВД Армении в 1991 году. –
– А для вас было важно устранить угрозу вмешательства союзного центра.