– Как земной шар. Особенно, если поднести близко-близко к глазу. Все внутри переливается синевой и это одинокое светящееся окошко… А за ним… за ним те, кого с нами нет… – проговорила чуть слышно Виктория. Алиса, развернув шелестящие, нежные листы извлекла на свет златокрылого Ангела.
– Эта фигурка должна венчать Рождественскую елку. Вот видишь, здесь специальный зажим. Остальное развешивай по вкусу. А поздно вечером мы разложим под елкой подарки, – потрепала Алиса отрастающие рыженькие вихры. – И знаешь что, девочка, – она снова присела к Виктории и заглянула в прозрачные светлые глаза. – Сюда приедет тот самый доктор Динстлер, который лечил тебя в санатории. Ты знаешь, он недавно потерял жену… Мы еле-еле вытянули его к нам – он старинный друг и … В общем, Вика, будь мужественной, детка, не стоит слишком подчеркивать траур… – Я должна одеть другое платье? – Виктория тронула стоячий воротничок своего черного костюма, который носила с тех пор, как узнала о смерти отца.
– Нет, нет, конечно. Это твой долг и твое право. К тому же – черный цвет тебе очень к лицу, – успокоила ее Алиса. – Просто постарайся не затрагивать печальные темы…
– Я вообще собираюсь молчать… Зато Августа бубнит как радиоприемник.
– Вот и славно. Старушки, как дети – пусть это будет праздник хотя бы для них. Мы же не знаем, кто соберется здесь в следующий раз…
– Вот, Алиса, вы сами грустите. А вы – хозяйка. Хозяйка задает тон! Вика процитировала Катю, которая всегда, созывая гостей, чувствовала себя как на сцене. "Мало покормить, надо развеселить." А поэтому заводила пения и танцы, бренча на пианино, а Вика, надувшись запиралась у Августы. Господи, почему же она не знала, что была тогда так невероятно счастлива! Почему пропускала мимо ушей Августин бубнеж: "Запомни, деточка, на всю жизнь – счастье – это отсутствие несчастья. Благодари каждый день, не принесший горя!" Да какое же горе в 17 лет? Кто думает о нем, когда хочется махрового, цветущего счастья, а не этой обыденной тягомотины с застольем, наивным пьяненьким весельем… А еще Катя говорила: "Если нет возможности делать то, что нравится, то постарайся делать с удовольствием то, что должна. Вот чистишь картошку – и радуйся! Моешь полы и пой!" Теперь, Виктория, разбирая ящик с игрушками, тихонько затянула: "Степь да степь кругом…" в честь Кати. Именно эта заунывная песня сопровождала тарахтение стиральной машины, когда певица Козловская затевала большую стирку. Видать, не просто давалось ей это вынужденное удовольствие. Игрушки оказались очень красивыми, а некоторые до удивления напоминали те, что были знакомы Виктории – эти картонажные зверюшки и гномики, гирлянды стеклянных зеркальных бус… Зато витые свечки в гофрированных тарелочках и невесомые серебристо-лунные, покрытые инеем шары на красных муаровых бантиках – они пришли сюда из другой жизни.
…Рождественское утро, 24 декабря. Часов в десять прорвалось солнце и запахло весной. В саду повеселели, распрыгались, расчирикались совершенно российские воробьи в интернациональном коллективе каких-то иноземных голубоватых пташек. Виктория проснулась чуть свет, от солнечных бликов на подушке и увидев, что их отбрасывает распахнутая балконная ставня, обращенная к Востоку. Вспомнилось одесское утро, пробежки с отцом, школу, весенние прогулки с Костей, чтение стихов над морской волной, его ямочка на подбородке… Вика зажмурила глаза и уткнулась в подушку – не хотелось ни разговаривать, ни любить, ни прощать… За дверью послышались торопливые шаги и мадам Лани заглянула в комнату:
– Вы не спите, Тори? – она внесла телефон и поставила его на тумбочку у кровати. Вам звонят.
– Мне?! – Вика нерешительно подняла трубку и услышала совсем близко голос, заставивший ее задохнуться от волнения.
– Викошка, это ты? Слава Аллаху! Наконец-то я до тебя добрался. Ты узнаешь меня? Это я… Максим…
– Макс… хороший мой, милый Максюша! Я вообще все вспомнила … я очень, очень скучаю… – она уже давилась слезами. В комнате появилась Августа настороженно прислушиваясь к разговору.
– Мне здесь хорошо. Обо мне заботятся. Со мной живет тетя Августа. Да, да, честное слово! Августина Фридриховна взяла из рук Виктории трубку:
– Здравствуй, дорогой! Я приехала в гости к Виктории. У тебя все хорошо? Почему ты не можешь навестить нас? Что?… А… вообще все хорошо, но есть отдельные трудности… – Августа покосилась на Викторию и скорчила предостерегающую гримасу. -Да-да. Политические трудности. Вообще-то Президент Горбачев хорошо справляется… Ну ладно, целую тебя… Передаю трубку Вике. Виктории не верилось, что этот взрослый, солидный голос, отдающий куда-то в сторону распоряжения по-арабски – и есть Максим. О своей жизни он почти ничего не сказал – отделался общими фразами: "При встрече все расскажу. Можно считать, что дела идут благополучно." Но когда закричал на последок: "Я люблю тебя Викошка. Передай папе и маме…" – то Вике показалось, что мальчик глотает слезы. И все же, отдав телефон мадам Лани, она в душе поблагодарила Бога, даровавшего ей в свой день рождения этот чудесный подарок. Переполненная смутным ликованием, она выскочила на балкон в одной пижаме и протянула к повеселевшему от солнечной ряби, поголубевшему морю: "Спасибо, спасибо всему миру и всем-всем добрым силам Вселенной за этот день!" Вика не услышала как рядом оказался Браун и, обняв за плечи, увел в комнату:
– Это ложная весна. Еще очень холодно, всего восемь градусов тепла. А хотелось бы сугробов, чтобы на санках с горы кататься, а может быть, и на коньках… – он присел на кровать у ее ног.
– А разве вы катаетесь на коньках, Остин? – обрадовалась Вика. – Уже лет сорок не пробовал. А до того – очень любил. И знаешь, – неплохо получалось. Только у нас были коньки одной модели "гаги" – это такие длинные, беговые и, кажется, одного размера ботинки на всех, так что приходилось сверху туго прикручивать конек к ноге крепкими веревками… увлеченно вспоминал Остин, и словно невзначай поинтересовался: – Откуда звонил Максим? Он не заедет к нам на праздник?
– Нет, он ничего определенного не сказал… Только под боком бубнили все время какие-то арабы… Но я так рада, так рада…
– Я тоже очень рад, девочка. Пожалуй Фортуна собирается подарить нам улыбку… На самом деле Брауна беспокоили совсем другие соображения: Викторию выследили. А к телефону мальчика допустили для того, чтобы подать знак: "нам все известно. Вы под колпаком. Сидите и помалкивайте". После серьезных переговоров ИО с Хосейном по случаю убийства Ванды, эмир приговорил к смертной казни двух сотрудников внешней разведки и одного министра внутренних дел. А также дал личные заверения в том, что его страна намерена в будущем неукоснительно выполнять взятые на себя перед ИО обязательства. Полномочный Брауна, ведший переговоры, специально коснулся вопроса Виктории Козловской.
– Что касается меня и данной мне власти, – ответил Хосейн, перебирая четки, – могу заверить, что жизнь девушки останется в безопасности. Если вы, с вашей стороны гарантируете ее молчание… Но…– Хосейн посмотрел на дверь, ведущую в зал консультационного совета… – Мой народ склонен к фанатическому преклонением перед властью, дарованной Аллахом. Всякая помеха на пути процветания страны и династии – устраняется. И здесь, увы, я не всегда в силах проконтролировать стихийное волеизлияние… Типичная восточная дипломатия, скрывающая в кружевах доброжелательности, смертельное жало. Странно, что Браун поверил Хосейну, не сумев охранить Ванду. Но теперь, теперь он будет на чеку, он должен опередить этих лживых "союзников". И здесь-то можно рассчитывать только на помощь Динстлера.
Прибывших гостей встречали в празднично убранном холле. Дювали внесли в дом предпраздничное оживление. Они все еще держали друг друга за руку, всякий раз, как оказывались рядом – эти "молодожены" Дювали, отпраздновавшие двадцатилетие своего брака. И как всегда не упускали случай "подколоть" друг друга.
– У нас такой семейный номер, – объяснила Сильвия. – Бим и Бом черный и белый клоуны. Белый – лирический, нежный – это, конечно, я, а черный – агрессивный, дерзкий, разумеется, мсье Дюваль. -Знаю, знаю! Только на "белом клоуне" часто бывает рыжий парик… У нас в программе их так и звали Бим и Бом… -неожиданно вставила появившаяся в холле Вика.